очень нудно 
7 
Увы, бедные идут на многое, чтобы есть и пить, и потому у нас никогда не будет недостатка в этих волшебных высоких голосах. Но всякий раз, когда Тонио видел Алессандро вне пределов церкви, он невольно спрашивал себя: «Плакал ли он? Пытался ли убежать? Почему его матушка не спрятала сына?» Но в длинном лице Алессандро не было ничего, кроме сонливого добродушия, его каштановые волосы роскошно обрамляли нежную, как у девушки, кожу, а глубоко внутри его тела таился голос, что на церковных хорах, на фоне задника из чеканного золота ожидал благословенного мгновения, которое делало его – по крайней мере для Тонио – одним из ангелов.
К этому времени Тонио знал также и то, что он – Марк Антонио Трески, сын Андреа Трески. Отец его, некогда командовавший галерами Светлейшей[8] на дальних морях, недавно, после многолетней службы в Сенате, был избран в Совет трех, тот самый вызывающий благоговейный ужас триумвират инквизиторов, в чьей власти было арестовать, подвергнуть пыткам, приговорить и привести в исполнение любой приговор в отношении любого человека – даже приговор к смертной казни.
Другими словами, отец Тонио числился среди людей, власть которых была выше власти самого дожа.
А имя Трески вот уже целое тысячелетие значилось в «Золотой книге». Это был род адмиралов, послов, прокураторов собора Сан-Марко и неподдающихся исчислению сенаторов. Три брата Тонио, давно умершие, – дети советника от первой жены, тоже ушедшей в могилу, – занимали в свое время высокие посты.
И Тонио по достижении двадцати трех лет наверняка занял бы место среди тех молодых государственных служащих, что прогуливаются по Брольо – длинному участку площади перед государственной канцелярией.
Этому предшествовали бы университет Падуи, двухлетнее морское путешествие, поездки по разным странам. А пока он должен был проводить долгие часы в библиотеке палаццо под ласковым, но неусыпным оком учителей.
На стенах висели портреты. Черноволосые, светлокожие мужчины семейства Трески, вылепленные словно по одному образцу, изящные, высокие, с широкими лбами и волнистыми волосами, ниспадавшими на спину. Еще маленьким мальчиком Тонио находил в себе черты сходства с ними, причем с некоторыми из них больше, чем с другими: с покойными дядьями, кузенами и родными братьями: Леонардо, умершим от чахотки в одной из верхних комнат, Джамбаттистой, утонувшим в море у берегов Греции, и Филиппо, скончавшимся от малярии в одном из отдаленных форпостов империи.
Но на некоторых портретах он видел лицо, чрезвычайно похожее на его собственное: у этого молодого человека были такие же глубоко посаженные черные глаза и такой же широкий рот с полными губами, постоянно на грани улыбки. Тонио выделял его из великого множества богато одетых людей только на тех портретах, где Андреа был изображен еще молодым, в окружении своих братьев и племянников. Трудно было соотнести каждое лицо с тем или иным именем, отличить одного от другого среди такого скопища. Общая история рода поглощала их всех в завораживающих легендах об их храбрости и совершенном самопожертвовании.
Все трое сыновей вместе с отцом и его угрюмой первой женой смотрели на Тонио с холста в самой роскошной из рам, висевших на стене в длинной трапезной.
– Они наблюдают за тобой, – дразнила Тонио его няня Лина, наливая в тарелку суп. Она была старая, но добродушная и нянчилась больше не с Тонио, а с его матерью Марианной.
Лина не догадывалась, насколько тягостно было для него лицезреть эти румяные, тщательно выписанные лица. Он хотел, чтобы его братья были живы, чтобы они жили здесь, хотел распахивать двери в комнаты, наполненные ласковым смехом и суматохой. Иногда он воображал, как это могло бы быть, представлял себе длинный обеденный стол, за которым сидят его братья. Леонардо поднимает бокал, Филиппо рассказывает о морских сражениях, и узкие глаза матери, кажущиеся маленькими, когда она печальна, широко распахиваются от восхищения.
Но в этой маленькой игре была одна странная, абсурдная деталь, о которой Тонио узнал далеко не сразу. Она чрезвычайно напугала его. Задолго до того, как он полностью осознал смысл сказанного, ему сообщили, что в каждой великой венецианской семье женится лишь один сын. И обычай этот столь стар, что обрел силу закона, и последним таким сыном в роду Трески был Филиппо, чья бездетная жена после его гибели вернулась к своим родным. Но если бы любой из этих превратившихся в тени братьев прожил достаточно долго для того, чтобы произвести на свет сына, Тонио просто не было бы! Его отец никогда не взял бы вторую жену. Тонио не существовал бы вообще. Так что своей жизнью он был обязан тому, что братья ушли, не оставив потомства.
7 
