Последние отзывы

  237  

Они же обещали повременить со свадьбой. Пусть поживут этот год, а потом женятся. У них все будет в порядке.

Да. Но я заставила их пообещать это. Возможно, я поступила глупо.

Я сказал им, что таким будет их испытание! Это позабавило их, они так романтичны… и так любят друг друга, они понимают, что такой срок — сущий пустяк, ведь впереди их ждет вечное блаженство.

Надеюсь, в Италии с ними ничего страшного не случится. Интересно, где они сейчас, в этот самый момент…

В этот самый момент Сефтон и Харви стояли на мосту, том самом знаменитом своей длиной и высотой мосту, с которого, замыслив самоубийство, спрыгнуло множество людей, включая даже нескольких выдающихся личностей. Солнце сияло в безоблачном небе, заливая своим светом склоны глубокого ущелья, густо поросшие кипарисами и пиниями, его темную мрачную пропасть, поблескивающую на дне ленту реки и полуразрушенный Римский мост. Покой, тишина и уединение. Лишь два молодых и пытливых обозревателя. Харви заранее рассказал Сефтон (хотя она и так все знала) о времени постройки моста, о сиганувших с него самоубийцах, о ближайшем городке с кафедральным собором и красивой площадью, об ущербе, причиненном войнами, о связи собора с именем Кривелли ^[90]. Они прибыли в этот городок утром на рейсовом автобусе и, устроившись в отеле, сразу отправились к мосту. Обещание отложить свадьбу на год они дали с готовностью. (Правила целомудрия можно было отнести к другой сфере действий.) Общение друг с другом приносило им столько счастья, что какой-то год для их вечной любви, в сущности, не имел особого значения. Их также порадовало приобщение к семье Клемента. Сефтон, лучше всех понимавшая горе матери, очень беспокоилась, как Луиза переживет ужасную потерю старшей дочери. Сефтон и сама горевала об Алеф и сильно тревожилась о судьбе Мой. Они с Харви часто вспоминали Мой и решили, что отныне будут ненавязчиво присматривать за ней. Им уже казалось, что Мой стала их ребенком. О своих будущих детях они также разговаривали.

Перейдя по мосту на другую сторону ущелья, они стояли там, глядя вниз на лесистые склоны, на объемные зеленые шары пиний и на более темные, изящные стрелы кипарисов, которые казались почти черными в ослепительных лучах послеполуденного солнца. Обсуждая самоубийства, они пытались понять, почему вообще люди решают расстаться с жизнью и к каким способам они прибегают. Эта тема обычно наводила Сефтон на мысли о Лукасе. Она установила эту связь интуитивно, сначала как-то случайно, но в ходе его консультаций все чаще задумывалась о ней. Изучая своего наставника, Сефтон заметила в нем некий экстремизм, который, с трудом пытаясь подобрать определение, связала с предельной безжалостностью, безрассудством или отчаянием. Безусловно, она прислушивалась к тому, что о нем говорили, но когда спрашивали ее мнение, предпочитала отмалчиваться. С самого начала общения с Лукасом Сефтон четко поняла, что от нее требуется. На его консультациях она сидела тихо, внимательно слушала, а на вопросы отвечала осмотрительно, не выпаливая ничего поспешно, туманно или бестолково, но давая ясный и определенный ответ, не боясь при случае оказаться неправой. Когда, разговаривая с ней, Лукас умолкал, Сефтон должна была сама догадаться — то ли он просто задумался, то ли ей следует что-то сказать. Если ее ругали (за грубую ошибку, очевидную глупость или плохо подготовленный урок), ей не следовало восклицать «Простите!» или «О боже!», нужно было просто смиренно склонить голову. Ни о каком смехе не могло быть и речи и, конечно, ни о каких посторонних разговорах или общих и личных замечаниях до, после или во время занятий. Ироничные высказывания Лукаса, в отличие от упреков, могли вызвать слабую улыбку. Мимолетная улыбка могла также проскользнуть по ее губам перед уходом, но не при встрече. Приходя и уходя, Сефтон почтительно склоняла голову, а Лукас кивал в ответ. За время общения с ним на этих консультациях у нее развилась обширная, совершенно секретная система подавления невыразимых чувств, радостей и страхов. При этом Сефтон создала для себя некий образ личности Лукаса или его характерных особенностей, основополагающих качеств. Мысли о его сексуальной жизни, если таковая имелась, Сефтон отбрасывала. Не то чтобы она считала, что такой жизни у него нет, просто она ее не касалась. У девушки сложилось впечатление, что Лукаса терзает какая-то глубокая печаль или тайная душевная боль. Когда, завершая последнюю встречу, он сказал ей: «Мне вскоре придется уехать на какое-то время», — Сефтон мгновенно предположила, что он намеревается покончить с собой. Но она не сказала никому ни слова. Она дорожила и всегда будет дорожить тем единственным по отношению к ней проявлением нежности: «До свидания, милая Сефтон».

  237