Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
37 
«Ему надо помочь», — решила она однажды, и на мгновение девочке показалось, что это не ее мысль.
Особенно когда на окраине сознания промелькнуло совсем уж незнакомое словосочетание: «coup de grace».
Девочка не знала, что по-лоулезски это значит «удар милосердия».
Но странное ощущение чужеродного вскоре ушло, растворилось, а мысль осталась, превратившись в навязчивую идею, которая заставляла ее просыпаться по ночам и долго лежать без сна, глядя сквозь засиженное мухами окошко своей комнаты на медленно тускневшие звезды.
Предыдущую ночь она вообще не спала.
Что-то должно было произойти.
Сегодня.
В музей она вошла, предъявив швейцару шершавый прямоугольник билета, за два часа до закрытия. Девочка долго стояла над застекленной витриной, знакомой до мельчайших подробностей, а потом неведомая сила словно толкнула ее изнутри, и она быстро скользнула за тяжелую пыльную портьеру.
Там было душно и хотелось чихать.
В зале вскоре появился начинающий полнеть мужчина средних лет. Мужчину девочка узнала — видела его здесь несколько раз. Он то ли работал в музее, то ли… Впрочем, это девочку не интересовало.
Мужчина немного постоял над той же витриной, сосредоточенно хмуря брови, затем прошел в боковой коридорчик, щелкнул рычажком на распределительном щитке — девочка хорошо запомнила, какой именно рычажок он опустил, — взял висевшую рядом связку ключей…
Но тут на улице нетерпеливо засигналила машина. Мужчина вздрогнул и вполголоса выругался. После чего с явным сожалением повесил ключи на место, машинально вернул рычажок в прежнее положение и поспешил нырнуть в небольшую служебную каморку на другом конце коридорчика.
Через пару минут он появился в сопровождении высокой красивой девушки. Последнюю девочка часто встречала в зале — кажется, та служила здесь смотрительницей. Оба поцеловались на ходу и заторопились к выходу.
Музей закрылся через полчаса: это время девочка провела в тесном чуланчике с ведрами, тряпками и швабрами, забаррикадировавшись всяким хламом и притаившись в самом темном углу. Она слышала шаги ночного сторожа, обходившего залы. Сторож прошел мимо, в глубь музея, потом глухо прошаркал обратно — и все стихло.
Девочка пряталась в своем убежище еще долго, с судорожно бьющимся сердцем, время от времени поглаживая рукоятки ножей Бао-Гунь, семейной реликвии, подарка прабабушки, с которым она не расставалась почти никогда. Это успокаивало. Ножи уютно грелись на груди, дремля в пазах кожаной перевязи, надежно прикрытые накинутой сверху шалью — тоже прабабушкиной…
И вот: еще мгновение назад она сидела, скорчившись в углу чулана, вдыхая влажный запах тряпья и щетины швабр, — а сейчас, чудесным образом миновав ею же нагроможденную баррикаду, осторожно приоткрывает незапертую дверцу и оказывается в коридоре. Зал. Тусклые отблески развешанного на стенах старинного оружия. Другой коридор. Распределительный щиток оказывается совсем рядом, пальцы безошибочно находят нужный рычажок. Связка ключей уже в руке, толстый ковер на полу надежно глушит и без того тихие шаги.
Второй ключ легко входит в крохотный, почти игрушечный замочек.
С негромким скрипом поднимается застекленная крышка.
Меч оказался тяжелым, гораздо тяжелее, чем ей представлялось на первый взгляд. Но это не важно. Девочка взяла эспадон обеими руками, под гарду и за середину проржавевшего лезвия — и так, неся древний клинок перед собой, словно на торжественной церемонии, вошла в соседний зал.
Мысли путались; плохо соображая, что делает, она бесцеремонно сорвала один из выставленных в зале штандартов — в форме щита, с рассыпанными по полю серебристыми лилиями — и плотно укутала в него двуручник.
Теперь — через черный ход во двор.
Выход оказался там, где и должен был быть. Ее словно вел кто-то, прекрасно знавший дорогу. Насмешливо щелкнув, замок легко открылся. Надо притворить за собой дверь, чтоб не сразу хватились… Кто хватится? Чего? Лунный свет леопардовыми пятнами трепещет на дорожках сада, деревья шепчут ободряющие наговоры… Да, так и должно быть! Она не могла оставить парализованного бойца гнить заживо. Это не жизнь, это… даже не смерть, а хуже, много хуже! Люди, изо дня в день скользящие равнодушными взглядами по несчастному старику в застекленной витрине-саркофаге…
Кованая чугунная решетка ограды, щедро посеребренная лунной пылью, скалящиеся на тумбах седые львы. Перелезть через такую, с позволения сказать, «ограду», даже с притороченным к спине тяжелым эспадоном — дело одной минуты!
37 
