270 
Достал в броске, со спины, нащупал ладонями мягкие виски. Прилип глиной после дождя – не оторвать. Одно и вспомнил: как швырял прежде в Заклятого-Рио дым магнолий и хруст фарфора под сапогом! как в Двойника выкладывался – молчанием живучей сестры Рахили, страшным духом плоти горящей…
Сталь вскользь обласкала бедро.
Горячо стало; закапало на мозаику пола, заструилось.
Отдай! отдай мне свою муку! Раньше я сам мастак был переливать чужую душу из горсти в горсть, из пустого в порожнее, плескал в лица дымными брызгами, входил и выходил без спросу… Отдай теперь ты мне! Войди! ворвись! Вот я, новый, слабый, бывший – давай!
И открылось напоследок: боль.
Дикая, чудная.
Не смертная – хуже.
И обмякла в моих руках безумная девчонка, Несущая Мир, разделив чужую краденую боль не на двоих – на троих.
– Помоги… – шепнула.
Не договорила.
* * *
– Давай-ка, чортяка! давай, перевяжу!
Есаул Шмалько рывком располосовал оконную гардину. Присел рядом на корточки, тронул шальной порез: обматывать туго стал.
– До свадьбы заживет! Позовешь на свадьбу-то, рожа пекельная?
Хлопнула дверь.
Тихо хлопнула, не по-старому.
Вернувшийся Логин грузно – будто отяжелел пан сотник за это время! – прошел на середину, к столу. Ни на кого не глянул, ни о чем не спросил.
Что за гвалт-резня? – не поинтересовался.
– Вот.
Кинул на стол – что?
– Вот она, цена кнежская! Дурень я был, что вас послушался! А теперь кричите! спорьте! как решил, так и сделаю!
Завизжал, забился в истерике трехлетний княжич; охнул Мыкола Еноха; выбранился сквозь зубы есаул, молча качнулся в сторону Иегуда бен-Иосиф; пальцем удержал бурсак на носу треснувшие окуляры, вгляделся, морщась.
Посреди столешницы, щетинистым подбородком ткнувшись в цепь с белым, словно из снега вылепленным камнем…
Посреди столешницы, страшно ухмыляясь посинелыми губами…
Посреди…
– Прикусили языки?! То-то же!
Посреди столешницы лежала отрубленная голова зацного и моцного пана Мацапуры-Коложанского.
– Батька! – еле успев прийти в себя, бледная как смерть Ярина протянула к отцу дрожащие руки. – Что ж ты наделал, батька!
– Цыть, девка! Я за тебя душу христианскую продал!
Скривились синие губы червями.
Раздвинулись до ушей.
– Дурень, говоришь, был? – спросила голова. – Это ты верно говоришь, сотник… и был, и есть.
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Добрый дядька кричал.
Добрый дядька все еще кричит.
Хочу подставить ладошку. Иначе он скоро весь вытечет.
Не достаю.
Ты прости меня, добрый дядька. Я маленький.
Ты покричи еще немножко, ладно? Может, кто-нибудь другой подставит, кто ближе.
Батьку попроси – он сильный.
Он добрый, как ты.
Бабочки смеются.
Сале Кеваль, прозванная Куколкой
…Страшно взвыв, забилась в угол сотникова дочка, оттолкнула попытавшегося было успокоить ее Теодора.
Мальчишка, которого мастер отчего-то не стал забирать из залога, когда вернулся сотник, – тот в последний раз пискнул тоненько и на пол повалился. Сознание потерял. Может, оно и к лучшему – лишь бы умом со страху не тронулся: вон, даже черкасы-головорезы крестятся испуганно. Да и сама Сале – хоть и привычна к чарам некромантическим, а все равно морозом до самого сердца пробрало!
Один каф-Малах взглянул на голову с пониманием.
И направился, припадая слегка набок, к обеспамятевшему княжичу – в чувство приводить.
– Ну что, панове, со свиданьицем! – жизнерадостно объявила голова Дикого Пана. – Аль не рады?
Даже смерть ничуть не изменила Мацапурин норов. Все ерничал, паясничал; все насмешку творил. Только губами шевелил больше для форсу: голос-то новый не из глотки идет, не в уши попадает! Впрочем, это для любого сельского колдуна фокус нехитрый.
Хоть для живого, хоть для мертвого.
Голове никто не ответил: языки примерзли! – и Мацапура продолжил в тишине:
– И ты здесь, надворный сотник?! У пана Логина служишь? Сало небось трескаешь? лоб крестишь?!
Голова коротко хохотнула: видать, самой понравилось.
– Ладно, шучу, Юдка! А ты, Ярина Логиновна, что невесела? Простить себе не можешь, что любимого Стася от смертоньки не уберегла? Так то еще не смерть, не кручинься!
– Ах ты!.. бесово отродье, тварь пекельная! – опомнился наконец сотник Логин. – Да я тебя!..
– Что – ты меня? – синюшный рот распахнулся наглой усмешкой. – Пасть кляпом заткнешь? анафеме предашь? в Полтаву на суд свезешь? Ну разве что уши отрежешь, так и то – скучное это дело, Логин! Ты уж что мог, все сделал, пан сотник. Всех дров наломал. Теперь мой черед настал. Разгребать.
270 
