10

И все-таки Греков переоценивал свое хладнокровие.

Уже полчаса прошло, а как вспомнит ее, открывающую дверь туда, так глаза заматывает мутная пелена.

Хотя, казалось бы, чего он не знал за пять минут до прощания?

Когда только выехали в ту сторону – Греков настоял, Женька категорически не хотела, – ничего такого с ним не происходило. Весело не было, но и трагизма не ощущал.

Ну, едут в больницу. Да, особо нервных ее название слегка корежит. Но он не из таких. И Женька пока что черную метку не получала. Сама сказала: пятьдесят на пятьдесят.

К тому же он вычитал, что каждая десятая женщина после тридцати пяти страдает раком груди. А умирают совсем немногие. Так почему же Женька должна оказаться в неудачниках? Тем более что Греков уже принял для себя решение денег не жалеть и даже немного этим решением гордился.

Нет, все было не так плохо. Они ехали и шутили с Женькой. Она подкалывала, что нарушает его амурные планы (хотя не очень-то и нарушала, с некоторым смущением отметил Греков). Он укорял ее в том, что она его в свое время недооценила, а вот если б дооценила, то не двоих бы имела, а, быть может, четверых, так ведь и сейчас можно кое-что исправить.

И в знак серьезности намерений весело похлопывал ее повыше обтянутой черным нейлоном круглой коленки.

Она старательно похохатывала, причем он вначале даже не понял, насколько ей тошно. Зато когда понял, стало ясно, почему она отказывалась от его сопровождения. Тогда не нужно было бы веселиться, на что, похоже, уходила изрядная доля ее душевных сил.

Остаток дороги проехали молча. Но все равно он трагизма не ощущал, сбрасывая ее настроение на женскую лабильную психику.

Трагизм он ощутил возле крыльца больничной проходной. Женька вышла одна, сказав что-то типа: «Ну, Грека, не поминай лихом!» Он хотел вылезти за ней, но она только головой мотнула – не надо. И быстро пошла к ступеням – стройненькая, спинку держа прямо, в своей красивой рыжей шубке-разлетайке.

Дверь открыла и уже в дверях обернулась. Греков помахал ей рукой в открытое окно «Вектры». Она ответила и скрылась в домике.

Женьки уже не было видно, а его вдруг пробило. Господи, может, он с ней – вот так, между делом, насовсем распрощался? Аж горло сдавило, до того стало обидно за нее. И за себя, наверное. Если Женьки не станет, его тоже коснется. И даже не о «детской обузе» сейчас думал Егор, а о том, что когда уходят близкие, то немножко уходишь и сам. Не зря же сказал один умный человек – колокол звонит по тебе.

Потом он увидел ее снова. Она вышла из проходной с той стороны и пошла по дорожке, обсаженной высокими заснеженными деревьями.

Греков долго на нее смотрел, но Женька так ни разу и не обернулась. Она уже была там, в своем нынешнем мире.

У Грекова снова затуманились глаза, и, не в силах переносить эти ощущения, он включил мотор и вырулил на дорогу.

В дороге стало легче. Во-первых, езда требовала внимания. Во-вторых, мысли переключились на проблемы, которых было более чем достаточно.

Начиная с того, что у Лешки давно кончился западный препарат «Hemofil-F», а всемогущий Сеня Гольц что-то тянет с новой порцией.

Греков все объяснил Авдеевой, она сейчас должна с пацана глаз не спускать, но по-любому было неспокойно.

А еще сына надо устраивать в школу – Ленка вчера десять раз об этом сказала, и она, конечно, права.

А еще надо что-то решать с Машкой. Никаких отцовских чувств Греков к ней не испытывал. Но хорошо помнил слова Лешки, а главное – выражение его лица.

А еще на работе предновогодний завал, и сегодня – максимально некстати – в офис прикатит Джадд.

В общем, остается только еще раз повторить: вот тебе, Греков, и Новый год.

На работу подъехал к одиннадцати. Но уже до этого звонила Мария Васильевна – Джадд давно прибыл и гневается.

Хрен с ним, с Джаддом. Еще вчера его бы это расстроило, а сегодня – хрен с ним.

У дверей встретила Валентина, пытливо глянула ему в глаза и сделала то, что раньше не делала никогда. Сказала тихо:

  23