Последние отзывы

  581  

А российская революция, кажется, заглохла. Что же делать теперь? и где жить? Делать —ясно: надо истолковать революцию Пятого года и прокладывать теоретические пути для Второй революции, прогноз её как Перманентной и Мировой. Объехал с рефератами эмигрантские и студенческие русские колонии — не то, жидкая опора. Надо соединяться с какой-то западной социал-демократией. С какой же? выбор несомненен: с сильнейшей немецкой, первой скрипкой Интернационала. К тому же в Германии прославлена вся его петербургская эпопея, опубликован через Парвуса и рассказ о его знаменитом побеге. (У Парвуса тоже был побег, но лёгкий.) И для немцев Троцкий особенно выгодно рисовался тем, что не замешан в раздоры русских фракций. Но, по полицейским правилам, в Берлине ему не дали постоянного жительства, пришлось избрать Вену — тоже отличное место и полная близость к немецкой политической жизни. Парвус ввёл его к Каутскому, „папе Интернационала”, на его квартире познакомился с Бебелем, ловил каждое его слово. Был представлен и Бернштейну, стал на „ты” с Гильфердингом, знакомился с Отто Бауэром, Максом Адлером, Карлом Реннером, — сперва почтительно, кажется, нет для социалиста более высокого круга. Но в какой-то момент стал понимать, что все они — не революционеры, а филистеры, да! Совершенно убого рассуждали они, будто столыпинский режим соответствует развитию производительных сил России, — чужаки! никто не понимает! Когда Столыпина наконец убили — в те сентябрьские дни в Йене проходил съезд германских с-д, и Троцкий кинулся превзойти собственные вершины, произнести громовую шедевральную речь об обречённости царизма и царских палачей, — но Бебель перепугался, просил не выступать, чтобы не создавать для партии затруднений. Филистеры! Нет! — мы, русские революционеры, сделаны из более серьёзного материала, мы готовы — не к такому!

С ореолом крупного революционера и такими личными знакомствами Троцкий и не нуждался в создании своей партии (да и начисто не из кого было бы создать её). Ленин закисал в швейцарском одиночестве, оскаливался издали, потом поехал в Париж сколачивать жалкую партийную школку, — а Троцкий цвёл в живом кипении социал-демократии, да вот что — в 1908 стал и издавать (вдвоём с Адольфом Иоффе, а ещё помогал студент из России Скобелев) свою двухнедельную газету, для заброски в Россию через галицийскую границу и Чёрное море. Как её назвать? Это чрезвычайно важно. Их с Парвусом „Русская газета” в 1905 уже одним названием вызывала доверие читателей. Теперь — успешная находка: украинские меньшевики издают в Лемберге „Правду”! Входит в самое сердце! Вот, её и взять в руки, перенести в Вену.

Время от времени звал на поддержку „Правды” и большевиков, — нет, не шли. (Каменев — едва не вступил.) Газетка держалась с трудом, не может на всё хватить даже его пера, тем более что для заработка и для воздействия на широкую интеллигентскую аудиторию в России, ослеплять их искромётным блеском, — договорился с „Киевской мыслью” писать в неё постоянные корреспонденции. Опять — плебейская муза журналистики? Нет, сознание, что тебя читают и ценят, — сделало годы счастливыми. Его статьи политически — были на очень рискованные в цензурном смысле темы, но он уже брался писать и о литературе, даже и о живописи (набирая из европейской классики цитат и эпиграфов, одновременно и наслаждаясь работой других умов и поражаясь разнообразию и яркости собственных талантов). Бернард Шоу позже назвал его „королём памфлетистов”.

Счастливые интересные годы! Только никак не накатывала революция.

В эти же годы впервые по-настоящему проверил своё родство с Марксом: углубился в никогда не читанную переписку Маркса и Энгельса. Да это — самая нужная и самая близкая изо всех книг на Земле — величайшая и надёжнейшая проверка взглядов, мироощущения и боевых приёмов! Это — психологическое откровение! На каждой странице убеждаешься, что с этими двумя гигантами ты связан кровно, духовно и вооружённо. Вот они были — революционеры насквозь! Их революционный кругозор перешёл в самые их нервы. Какая органическая и полная независимость от общественного мнения, от принятых норм нравственности. На каждой странице негодуешь и ненавидишь вместе с ними, и догадываешься, о чём они не досказывают и тут, о тайных ходах мысли! С какой беспощадностью и с каким искусством они уязвляют, поражают, пронзают, выше ли пояса, ниже ли пояса, противников прямого революционного пути, и никакой приём не считают непозволенным в интересах революции, растирают в прах соперников — но ни мелочи не прощают и друзьям, успевают ударить и по ним. Вот так уметь сражаться!

  581