Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
50 
— Никогда не поздно начать все сначала, — горячо возразила Гермия. — Когда ты в двух шагах от смерти, то понимаешь, что именно было важным в твоей жизни. Ты ведь понял, что это — не игра…
— Да. Я понял, что это ты, Гермия… — Он посмотрел на нее так, как будто видел в последний раз. — Ты…
— Но я… Я хотела объяснить…
— Я все знаю. Не нужно объяснять.
— Знаешь? — удивилась Гермия. — Но что ты знаешь?
— Все. Неужели, — усмехнулся он, — ты считаешь меня настолько наивным? Думаешь, я не замечаю этих взглядов, которыми ты обмениваешься с Констансом, этих слов с подтекстом? Я сразу же все понял, Гермия. Сразу же, как только увидел ваши лица при встрече… И мне стало ясно, почему я никогда не получал от тебя того тепла, о котором мечтал все это время… Ты любила его, и будешь любить всю жизнь. А я не хочу играть роль «третьего лишнего». Впрочем, ты и сама этого не хочешь. Иначе едва ли затеяла бы этот разговор…
Она всегда знала, что Поит отлично чувствует ее настроение. Но никогда не предполагала, что он может настолько глубоко заглянуть в ее душу. Очередной сюрприз от Пойта… Кажется, то, в чем она обвиняла Констанса, и ее беда тоже. Она не замечает людей. Никого, кроме себя. Упиваясь собственными страданиями, она ни разу не задумалась о том, что Поит может обо всем догадаться. О том, что Пойту может быть больно. О том, что каждый день она обдает его холодом, и он чувствует это…
— Прости меня, Поит, — пробормотала она, ошарашенная собственным открытием. — Я — жуткая эгоистка… Если бы мне только пришло в голову, что ты догадываешься…
— Это ничего бы не изменило. К сожалению, приказать можно только рассудку, но чувствам — никогда… Я знаю, что ты будешь с ним. Но не забывай и обо мне. Я люблю тебя и хочу тебе добра. Ты спасла мне жизнь…
— Забудь об этом. Главное, чтобы ты снова не влип во что-нибудь подобное. Обещаешь, что завяжешь с этим?
— Обещаю…
* * *
Сумерки на побережье — красивое зрелище. Солнце почти утонуло в темной воде; свет, льющийся с неба, покрывает розовой краской все вокруг: и песок, и камни, и деревья, и лица сидящих друг напротив друга людей.
Гермия сидела напротив Констанса, но смотрела не на него, а куда-то вдаль. Туда, где предположительно заканчивался океан, и открывалась новая земля.
Сегодня вечером она чувствовала себя особенно. Такой чистой, словно из нее извлекли душу и выкупали ее в хрустальной родниковой воде. Очищение через страдание — катарсис. Так, кажется, писал Аристотель… Гермия делала глупости, страдала и даже чуть не умерла. Но теперь, когда весь этот страшный сон был позади — она простила сама, и простили ее, — мир показался ей совершенно другим. Чистым, светлым и прекрасным в этом розовом свечении сумерек.
Констанс любовался ее светлым лицом. На нем не было ни тревоги, ни страха, ни грусти. Зеленые глаза смотрели вдаль и были необычайно прозрачны, как два драгоценных камня. Ему безумно хотелось прильнуть к этому лицу и целовать эти глаза. Но он знал, что вначале нужно поговорить. Где-то в глубине души трепетали крылья страха: а вдруг он ошибся, вдруг принял желаемое за действительное… Правда, судя по мрачному лицу Пойта, все было именно так, как он предполагал. Поэтому нужно набраться смелости и начать. Начать разговор, который определит всю его дальнейшую жизнь…
— Гермия, — тихо позвал он. — Ты меня слышишь?
Она кивнула и повернула к нему розовое от закатных лучей лицо.
— Да.
— Я хотел поговорить с тобой.
— Я знаю, — улыбнулась она. — Иначе для чего бы ты привел меня сюда?
— Наверное, я выгляжу полным идиотом…
— Ну… не совсем…
— Да, ты умеешь подбодрить, — улыбнулся Констанс. — Я хотел поговорить о нас с тобой. Тебя не пугает слово «нас»?
— Нисколько. А почему оно должно меня пугать?
— Это обнадеживает, — проигнорировал ее вопрос Констанс. — Так вот, Гермия…
— Пожалуйста, избавь меня от этого торжественного тона. Ты ведь не на собрании…
— Ты не даешь мне начать, — обиделся Констанс.
— Обойдись без вступлений и переходи к самой сути.
— Уговорила. — Он явно пытался перебороть смущение. А может быть, она права, и ему стоит, миновав предисловие, сразу перейти к главному? Но самые важные слова, которые он хотел ей сказать, примерзли к языку. Тогда Констанс придумал другой выход. — Ты не будешь против, если я закурю? — поинтересовался он у Гермии. — Я очень волнуюсь… — Она покачала головой. — Отлично. — Констанс вытащил из кармана заношенных джинсов серебряный портсигар.
50 
