Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
77 
Лучше Захару ни от диагнозов расплывчатых, ни от общеукрепляющей терапии не стало. Начальство отправило ценного работника в отпуск, для выздоровления, а он слег в кровать и уже подняться не мог!
Захар старался, рвался изо всех сил, предпринимал снова и снова попытки встать, вернуться в нормальную жизнь, выполнял все рекомендации – и угасал.
Несколько раз, сцепив зубы, доставал себя из кровати, делал шаги на пределе всех мыслимых усилий и терял сознание. Ирина возвращалась домой с работы, находила его на полу, пугалась страшно! Звонила отцу, он прибегал вместе с мамой, втроем они поднимали его и на руках переносили и укладывали обратно в постель. Никитку увезли от горя и наползающего страха на время к бабушке и дедушке, Ирининым родителям, а в доме повис устойчивый запах беды, пугая родных ожиданием.
Они понимали – конца!
В какой-то момент Захару стало безразлично, нет, не осознанно, то есть когда он находился в сознании, понимая действительность, то боролся, как мог, старался, дрался за жизнь, но все чаще и дольше сознание отключалось, и он проваливался в непонятную муть.
Отец, Игнат Захарович, от безнадежности обратился к тогдашнему хозяину объединения, в котором работал Захар, умолял, просил помочь. Мужик, надо отдать должное, помог и постарался. Захара на самолете, в сопровождении только медперсонала, отправили в Москву. Обследовать. В клинике совсем другого уровня и качества врачебной помощи Захара продержали еще три недели. Ну, уж обследовали так обследовали! Искололи всего, возили на каталке каждый день на какие-то замысловатые аппараты, он не помнил и не понимал, практически постоянно находясь на грани сознания.
Ничего не обнаружили!
Поставили туманно-расплывчатый диагноз ни о чем, об общем стремительном истощении организма, непонятно чем вызванном. И отправили тем же самолетом, с медсестрой сопровождающей, обратно.
Богу отдали – выживать, если сможет, или умирать, что скорее всего.
Он похудел на двадцать килограммов, кожа на теле обвисла, как у старика девяностолетнего, глаза запали в чернеющие близостью смерти глазницы, на лице сложились старческие глубокие морщины, волосы выпали, и Ирина брила его наголо, глотая беспомощные слезы.
Он умирал, и это стало понятно всем родным.
Для борьбы за жизнь как минимум требовалось находиться в сознании. Он бы дрался до конца, зубами вгрызался, скручивая волю в жгут! Он не сдался бы никогда, до последнего миллиграмма возможности! Не той Захар закалки был мужик, чтобы сдаваться!
Но и эту, последнюю, самую пограничную возможность у него отняла судьба, выключая из жизни, из борьбы замутненным, растворяющимся во тьме сознанием.
Уходил. Неотвратимо.
В эти дни с вахты в город вернулись мужики, с которыми Захар начинал свою карьеру на буровых после института. Ирина как-то возвращалась с работы домой и встретила бригадира Василия Маркеловича, старого, матерого нефтяника, который в свое время учил профессии, уму-разуму и жизни небитого, тогда еще зеленого Захара.
– Ириш, – остановил он ее, еле узнав, – ты что, как в горе? Почернела вся? Случилось что?
– Захар умирает, – призналась Ирка и разрыдалась.
– Нут-ка, веди! – сурово приказал Маркелыч и одернул: – Чего разнюнилась!
Захар все преодолевал пустоту нападающую, все рвался через нее к свету, к сознанию, так в этой полуреальности и различил плывущее лицо старого бригадира.
– Игнатич, ты чего тут надумал?! – прикрикнул требовательно бригадир, присев у его кровати на стул.
– Старый ты… Командор… – приложил максимум усилий Захар, чтобы прошептать слова и улыбнуться.
И от усилий полетел в проваливающиеся дыры, серую непроглядь.
Ирина плакала беззвучно, Василий Маркелович смотрел на Захара и хмурился. Думал. Встал, позвал отца в кухню – совет держать. Расспросил подробно про больницы, врачей, обследования, диагноз. Разлили горестную по рюмкам, махнули.
– Вот что, Игнатий Захарович, – решился предложить Маркелыч. – Надо его к шаману везти, раз уж медицина обосралась!
Отец задумался. Налил еще по одной. Выпили.
– Ты, Василий Маркелович, знаешь шамана настоящего? – спросил, не закусив, отец.
Чего закусывать-то? И кусок в горло не лезет, и от беды она, как вода!
– Знаю! – кивнул обстоятельно бригадир. – Во всех краях наших он самый сильный и почитаемый. Главным у них считается, если можно так сказать, у них ведь иерархий нет. Гандыбили его нещадно при советской-то власти, да только чукчи его прятали, хрен сыщешь! У меня ведь жена чукча, ты ж знаешь. Отыщу, разузнаю. А там и договориться постараюсь.
77 
