Последние отзывы

  19  

Он помолчал и неожиданно шарахнул откровением, выстрелил второй раз:

– Меня тоже это пугает. Я не восемнадцатилетний юноша, которого гормоны фигачат куда не попадя, в основном в одно конкретное место, выключая голову. Но и в том возрасте со мной так не случалось, чтобы с одного взгляда в глаза так повело! Это как-то в момент случилось, и я точно знаю, что с нами обоими. Я понятия не имею почему, но не хочу и не стану от этого сбегать!

– Аминь! – нерадостно заключила Зинаида. – А скольки ты сейчас летний юноша?

– Сорока двух, – усмехнулся он. – Я понял так, что сбегать собралась ты?

– Если ты не забыл, ни у меня, ни у тебя в данный момент нет такой возможности, по причине насильственного заточения. Я не знаю сбегать там или что другое, но я уже не боюсь, пугаюсь странности и неожиданности. Со мной такого никогда не случалось! Я вот не очень хорошо понимаю, что со всем этим «повело» делать и надо ли вообще что-то делать, поэтому и предлагаю не бить прямой наводкой по этой теме. Ты со мной согласен?

– Да, согласен. Мне просто очень не хочется, чтобы мы притворялись, лукавили и играли в самые обычные игры. Как-то, Зин, совсем по-другому нас стукнуло!

– Да я даже не знаю, как это делается – играть! – призналась Зинуля. – Без надобности всегда было, и начинать не собираюсь. Давай переключимся на другие темы.

– Давай, – согласился Захар, чувствуя, что расслабился.

Он, оказывается, напрягся, довольно сильно. И спрашивается: с чего бы?

– Расскажи, как тебя угораздило заполучить такую редкую профессию, мне очень интересно, честное слово!

– Да банально все, Зинуля.

Захар Дубров родился в далеком сибирском городе. Отец его работал нефтяником и два летних сезона, в пятнадцать и шестнадцать лет, Захар провел с ним на вахте, на буровой.

Мама возражала и сопротивлялась изо всех сил:

– Игнат, куда ты его тащишь? Там же ужасные условия: тундра, гнус, мужской коллектив, разговаривающий исключительно матом, грязь, вонь портяночная, пошлые шутки и работа каторжная!

– Самое место для пацана! – стоял на своем решении отец. – Повкалывает физически, мышцы накачает. А заодно поймет, что у него есть три варианта на выбор: стать работягой и всю жизнь вкалывать в таком вот коллективе, пойти в армию и попасть точно в такой же мужской коллектив, но и еще с муштрой режимной или поступить в институт и выбрать себе другую жизнь. Ничего, закалится, возмужает!

– Да на кой ляд ему это, Игнат? – возмущалась мама. – Пусть к деду Захарию в деревню едет, закалится там и возмужает!

– Это каким это образом? Дед его хоть и учит мужскому уму-разуму и к рыбалке, охоте и ведению хозяйства давно приучил, но он его балует, любит безмерно! Нет, я решил, пусть настоящей мужской жизни похлебает!

И мама согласилась, поспорив для порядка еще пару деньков перед их отъездом. Но отец ее уговорил только ему известным способом.

Так Захар первый раз оказался на буровой.

Мама перечислила все правильно – мат столбом, мужицкий быт, хреновое питание, работа, в прямом смысле для Захара, до потери сознания! А гарниром ко всему этому букету: гнус, вонючая вода, непрекращающийся мелкий дождь, вяленая рыба и водка, которую привозили чукчи и продавали вахтовикам в немереном количестве, и до ближайшего жилья – как от Москвы до Парижу, и многое, многое другое из мужской жизни.

И столько всякого, обучающего, скажем так, и пристойного и совсем непристойного, как завозимые иногда проститутки, которые за пару недель у вахтовиков зарабатывали себе кооперативные квартиры. Приобщили и его в шестнадцать лет к «прелестям и разнообразию» такого секса мужики, втайне от отца, который и по сей день об этом не знал и не догадывался.

Первые десять дней на буровой от тяжелейшей работы Захара рвало до потери сознания, ни есть, ни пить не мог. И первая мысль, с которой он просыпался по утрам, когда его будили всем гуртом, – сбежать отселе, как можно скорее и куда угодно!

Он бы мог легко осуществить единственную на тот момент мечту! Отец был бригадиром, и стоило подойти и сказать: «Больше не могу, отправь меня домой!» – без разговоров, наставлений, без обид и уговоров, отправил бы сына назад в цивилизацию. Таков был их изначальный договор. «Я тебя не принуждаю, выбор делаешь ты сам, не сдюжишь – ну что ж, может, мать и права: рано тебе!» – сказал перед отъездом отец.

Но нечто железное, как штырь, в характере, упертость русского мужика, что ли, не позволяла Захару сдаться. Он понимал, что если сбежит, то мужики рассекать станут и над отцом, и над ним за «кишка тонка». Терпел, сцепив зубы!

  19