Лёгкий, ненавязчивый романчик 
50 
– Как я понял, это на всю жизнь? – переспросил Кирилл.
– Да. Постепенно, если упрешься, захочешь до одури и не сдашься, ты научишься с этим жить и замечать перестанешь. Станешь полноценным человеком, которому все можно, кроме некоторых видов спорта, например конного. Зато заимеешь свой индивидуальный стиль жизни: спорт, еда, привычки. Я тебя, парень, как Марья-искусница, блин, собирал, не подведи меня. Я в тебя верю.
– Сколько времени понадобится, чтобы полностью восстановиться?
– Тебе покажется, что вечность. Если все до запятой будешь выполнять, не давая сбоев, месяцев восемь. Ну а если кишка тонка, спокойно можешь начинать пить водку от жалости к себе, ненавидеть здоровых, обвинять жизнь, а через полгодика милости прошу в наше отделение для безнадежных, теперь уж навсегда.
Навсегда Кирилл не хотел! Ему было двадцать один год, он был женат, шел на красный диплом и хотел жить до одури. И жить полноценно.
Первые четыре месяца после больницы, как и обещал доктор, показались ему вечностью и стали его, Кирилла Бойцова, персональным адом.
Он сразу отказался от обезболивающих, практически не спал, разрываемый непереносимой болью, от которой растекались черными ручейками буквы перед глазами на страничках листов, обучающих управлять этой злобной сукой. Сознание снисходило, выключая его ненадолго, давая забываться обморочным сном, но и там его поджидал привычный кошмар – голубое небо, удаляющийся край кирпичной кладки и медленно летящая за ним деревянная труха.
Упражнения, упражнения, упражнения, усиленная учеба, наверстывание упущенного за время, проведенное в больнице, и яростное сопротивление отчаянию и неверию в победу.
На злости, на русском мужицком «хрен вам!», через слезы, сопли, пот, понос отказывающегося работать от постоянной боли желудка, вонь, отчаяние, панику и… И манящую сладостную мысль: закончить все мучения в один момент – сдаться, перестать бултыхаться понапрасну, ведь нет больше никаких сил, и не кончатся эти адовы круги никогда!
Родителям он сразу сказал:
– Хотите помочь – не мешайте! Поддержите. Я могу только сам. Либо смогу, либо нет!
Они молодцы, они все правильно поняли и знали его лучше, чем он сам себя. Конечно, переживали ужасно, и рвались облегчить страдания сына, и сомневались, и мучились, но все это за пределами его комнаты, так, что Кирилл ничего не видел и не слышал. К его комнате отец с мамой подходили собранными, помогая делом, любовью и верой в него.
С Лилей все сразу осложнилось.
Совсем молоденькая, восемнадцатилетняя, что она могла знать об отчаянии, боли непереносимой, безысходности, пораженческой мысли о смертельном акте милосердия к самому себе! Она старалась, старалась помочь, как ей казалось правильным: все время целовала, гладила жалостливо и рыдала, оплакивая скорее себя, чем его. И Кирилл отослал жену от себя. Домой к ее родителям, пока он не встанет.
Жестко.
– Лиля! – попытался объяснить он. – Мне нельзя сейчас ничьей жалости! Я сдамся! Ты жалеешь, плачешь, смотришь, как на инвалида! Мне нельзя этого сейчас, понимаешь?
– Я не буду, не буду! – обещала Лиля, продолжая рыдать, и кидалась его обнимать.
А он отталкивал, отрывая от себя ее руки. Ее слезы, жалость беспросветная были для Кирилла дорогой к больничной койке, теми миллиграммами, которые перетянут чашу весов. Потому что до жути, до крика, застрявшего в горле, хотелось пожалеть себя, все бросить, сдаться, признавая поражение!
Нет, все, нет никаких больше сил, и все чаще навестить приходит отчаяние, задавая вопросы: зачем же себя истязать, и проку пока не видно, и будет ли он, тот прок? А ведь тебя и так любят, жалеют и прощают и будут любить и жалеть, калеку убогого…
Сдаться! И придет ненависть его к себе, Лили к нему, сломавшему вместе со своим позвоночником ее молодую жизнь, и не бросишь же просто так, муж все-таки!
Кирилл смог уговорить ее пожить у родителей. Она навещала, приносила лекции и задания из института, очень старалась не плакать, но с жалостью справиться так и не смогла.
А он отгородился стеной не только от нее, ото всех! Зная, чувствуя, что, лишь сосредоточившись на самом себе, на жестком распорядке и самодисциплине, он сможет встать.
Встал. Справился.
Когда осознал, что научился немного управлять болью, и в упражнениях продвинулся так, что уже мог садиться, спускать ноги с кровати, вдруг испугался!
«Неужели?! – с замиранием, с рвущимся восторгом, кипятком окатила мысль. – А если ничего больше не получится?»
50 
