Последние отзывы

  37  

«Сегодня вы будете довольны, доктор. «Кирпичи» на языке моей матери — это лошадиные яйца. Замечательно, не правда ли? Теперь вы видите, это кастрационный комплекс». Я сказал, что может быть и так. Но, во всяком случае, пока сохраняется защитная позиция, анализ сновидения невозможен, и что без сомнения своей улыбкой он сведет к нулю любую ассоциацию и интерпретацию. Надо сказать, что его усмешка стала заметней, в ней появилось больше чувства и насмешливого отношения ко всему. Я сказал пациенту, что нет нужды скрывать ироничное отношение к анализу и можно насмешничать в открытую. С этого момента он начал иронизировать гораздо откровеннее.

Его ассоциации, несмотря на ироничные намеки, были ценными для понимания ситуации. Вероятно, как это часто бывает, ему представлялось, что анализ таит в себе нечто, «угрожающее» кастрацией. Сначала он отвращал эту опасность, прибегнув к агрессии, а позже — к усмешке. Я вновь обратился к его агрессии, которую он проявлял в начале анализа, и дополнил свою прежнюю интерпретацию, сказав, что своими провокациями он проверяет меня. Он хочет увидеть, на что я способен, насколько он может довериться мне. Что, говоря другими словами, означает: он испытывает недоверие, основанное на детском страхе. Такая интерпретация заметно впечатлила его. На мгновение он растерялся, но затем быстро вернулся к своей прежней позиции к анализу и продолжал отгораживаться от моих интерпретаций улыбкой. Я сохранял последовательность интерпретаций, выстраивая их на различных признаках.

Я знал, что нахожусь на правильном пути, и, похоже, подорвал его эго-защиту. Тем не менее он все так же неизменно продолжал усмехаться на протяжении еще нескольких встреч. Теперь я интерпретировал более интенсивно, вплотную подобравшись к предполагаемому детскому страху. Я сказал пациенту, что он боится анализа, потому что в результате могут возобновиться его детские конфликты, которые, как ему кажется, он разрешил своей ироничной позицией. Но это не так, ведь его возбуждение в тот момент, когда он говорил о смерти матери, было искренним. Я решился заключить, что его отношения с матерью не были столь простыми. Он не только боялся ее и иронизировал над ней, но и любил ее. Потом он более серьезно, чем обычно, стал рассказывать в деталях о ее недобром отношении к нему. Однажды, когда он вел себя неподобающим образом, мать даже порезала ему руку ножом. Правда, он добавил: «Ну, если следовать книгам, это опять кастрационный комплекс, да?» Тем не менее было заметно, что с мим происходило что-то серьезное. Я продолжал интерпретировать скрытый смысл его ироничной усмешки всякий раз, когда она проявлялась. Анализ способствовал появлению сновидений, выраженное содержание которых представляло собой символическую кастрацию идей. Наконец последовали такие сновидения: в одном из них были лошади — в другом на огненной повозке возвышалась высокая башня. Огромный столб воды хлынул из башни в пылающий дом. В этот момент у пациента произошло непроизвольное мочеиспускание. Он сам понял связь между лошадьми во сне и игрой в коня наяву, хотя и сопроводил это замечание ухмылкой. Более того, он вспомнил, что всегда проявлял нездоровый интерес к большим лошадиным пенисам. Он думал в детстве, что, играя, должен имитировать коня именно так. Кроме того, он получал большое удовольствие при мочеиспускании. Он не помнил, мочился ли в кровать, когда был ребенком.

Во время следующего обсуждения инфантильного смысла его усмешки он предположил, что, возможно, его улыбка в ответ на окрик матери, когда он играл в коня, была не насмешкой над ней, а попыткой примириться с матерью из страха, что она может устроить ему нагоняй за эту игру. Таким образом, он все ближе и ближе сам подходил к тому, что я уже интерпретировал месяцами, исходя из его поведения во время анализа. Со временем улыбка изменила свою функцию и смысл: первоначально она представляла собой попытку примириться, позже служила компенсацией внутреннего страха и наконец, она стала использоваться для того, чтобы почувствовать свое превосходство. Это объяснение пациент дал сам, когда на протяжении нескольких сеансов реконструировал тот путь, который привел к его детскому страданию.

Смысл поведения был таким: «Со мной ничего не может случиться, ничто в меня не проникнет». Исходя из последнего, усмешка выполняла роль защиты от анализа, она служила ему для того, чтобы уберечь от реактивирования старых конфликтов. Базовым мотивом защиты был детский страх. Сон, который он увидел в конце четвертого месяца анализа, раскрыл этот глубинный пласт страха, боязни быть покинутым матерью. Сновидение было таким: «Я еду с неизвестным человеком на машине через маленький, совершенно пустой и заброшенный городок. Пробегают лошади, стекла в окнах разбиты. Никого не видно. Будто это место опустошила смерть. Мы доезжаем до ворот, где я хочу повернуть назад. Я говорю своему попутчику, что надо бы еще посмотреть. Появляются мужчина и женщина в траурной одежде, стоящие на коленях на тротуаре. Я пытаюсь что-то спросить у них. Когда я прикасаюсь к их плечам, они подпрыгивают, и я в испуге просыпаюсь». Наиболее значимая ассоциация была следующей: город напоминал тот, в котором мой пациент жил до четырехлетнего возраста. Смерть матери и инфантильное чувство, что он остался один, проявилось совершенно отчетливо. Попутчиком был аналитик. Впервые пациент пересказывал свой сон серьезно, без обычной усмешки. Характерное сопротивление было пробито, и установлена связь с детством. После этого анализ протекал без особых трудностей, прерываясь, конечно, возвращениями к старому характерному сопротивлению, как это бывает во всех случаях.

  37