В день игры студенческий городок одевался в красное. На тех, кто не носил университетских цветов, глядели косо. Отовсюду доносились грохот ударных и пронзительные голоса труб. По аллеям маршировали оркестры. Весь кампус верил, надеялся, веселился.

Но сегодня аллеи парка были практически пусты. Затянутое облаками небо грозило дождем, а холодный ветер не располагал к прогулкам на открытом воздухе. Те, кто не поехал болеть за свою команду, старались использовать свободное время, чтобы отоспаться, подучить те или иные предметы, выстирать белье и доделать сотни других дел, до которых в обычные дни просто не доходили руки.

В коридорах старого здания-ромба тоже было тихо, безлюдно и сумрачно. В воздухе назойливо пахло прокисшим пивом и застарелым мужским потом. Лишь в холле первого этажа перед большим широкоэкранным телевизором, год назад пожертвованным кем-то из выпускников, собрались несколько студентов. По телевизору транслировали футбольный матч Национальной студенческой спортивной ассоциации. Спортивный тотализатор был в общежитии в большом почете, поэтому холл время от времени оглашался то радостным воплем, то стоном разочарования или проклятьями. Эти звуки летели по лестничным маршам и поднимались на второй и третий этажи, где находились жилые комнаты, но и они не тревожили сонного покоя пустых коридоров.

Но вот в одном из коридоров третьего этажа гулко хлопнула дверь, затем раздался вопль: «Ну ты и задница, Рурк!», за которым последовало быстрое «шлеп-шлеп-шлеп» обутых в пляжные тапочки ног.

Уклонившись от удара мокрым полотенцем, Рурк расхохотался.

— Так ты ее нашел?!

— Признавайся, чья это работа? — требовательно спросил Тодд Грейсон, протягивая приятелю пластмассовый стаканчик, из которого торчала его зубная щетка. Судя по всему, кто-то использовал стаканчик в качестве плевательницы. Щетка тонула в густой бурой жидкости, в которой плавал размокший окурок.

Рурк сидел, развалясь на колченогом диване, стоявшем прямо под койками, прикрепленными к потолку короткими цепями. Эти койки были изобретены приятелями в целях экономии свободного пространства, которого в крошечной комнате было не так уж много. Устав запрещал менять что-либо в обстановке комнат, но они пока не попались.

У дивана было всего три ножки, четвертую заменяла стопка кирпичей. Это уродство занимало в комнате почетное центральное место и символизировало «жизнь во всем ее… ик… разнообразии… ик… если ты понимаешь, что я хочу сказать», как выразился однажды Тодд после восьмой кружки пива. Приятели нашли этот диван в лавке местного старьевщика, когда подыскивали обстановку для своей комнаты, и купили его в складчину за десять долларов. Уже тогда диван был инвалидом. Его обивка была потерта и в нескольких местах прорвана, а на сиденье темнели пятна, происхождение которых так и осталось невыясненным, однако приятели сразу решили, что кошмарный диван будет прекрасно гармонировать с убранством доставшейся им убогой клетушки под самой крышей. Больше того, оба поклялись, что он останется там все годы учебы, после чего они торжественно передадут его по наследству следующим обитателям комнаты.

Теперь Тодд, который столь философски обосновал право дивана на существование, буквально трясся от ярости.

— Ну, признавайся!.. Скажи, кто сюда наплевал? От хохота Рурк согнулся чуть не пополам.

— Тебе действительно так хочется узнать?!

— Неужели это Брейди? Клянусь богом, если это он, я тебя убью!..

Брейди жил в комнате чуть дальше по коридору. Он был отличным парнем, идеальным членом землячества. Такие, как он, по первому слову спешили к друзьям на помощь, без единой жалобы покидая теплую комнату, чтобы вытолкнуть из сугроба заглохший автомобиль. У Брейди было золотое сердце, но любовь к порядку не была в числе его достоинств.

— Нет, вряд ли это он.

— Тогда кто же? Кастро?.. Умоляю, скажи, что это не он! — простонал Тодд. — Одному богу известно, какие микробы водятся в этих его зарослях!

Упомянутый. Кастро не был кубинцем, по-настоящему его звали Эрни Кампелло. Кличку Кастро ему дали за то, что он носил бороду. Многие, впрочем, уверяли, что Эрни давно перещеголял Фиделя, так как волосы у него росли не только на подбородке, но и по всему телу, и предлагали переименовать его в Кинг-Конга.

Рурк снова расхохотался, потом сказал небрежно:

— Кстати, тебе звонила какая-то Лайза, забыл фамилию. Гнев Тодда сразу остыл на пару десятков градусов.