очень нудно 
10 
Еще несколько бутылочек лежали в ящике рядом с атласом автомобильных дорог. Женщина глотнула валерьянки, в салоне запахло приторно и сладко, коты от такого запаха начали бы облизываться и урчать. Облизнулась и женщина, чем-то похожая на кошку. А Герман Богатырев лишь сглотнул слюну и тронул автомобиль с места.
Минут через тридцать они съехали с трассы на гравейку, а затем автомобиль запылил серой пылью, похожей на прах. С неухоженной гравейки машина свернула на совсем уж запущенный проселок. Замелькали телеграфные столбы с провисшими проводами и с черными ласточками, потянулись березовые рощи, поля с картофелем.
– Скоро приедем? – уже придя в себя, спросила женщина.
– Да-да, скоро. Это было его желание, – словно продолжая давным-давно начатый разговор, произнес Герман. – Он сам попросил, чтобы хоронили безо всяких почестей, чтобы все было по-простому. Он никогда не любил торжеств, не любил принимать награды.
– Да-да, я это знаю, – пробормотала Марина.
Кладбище находилось на краю березовой рощи – старое, полузаброшенное деревенское кладбище с покосившимися крестами, бедными памятниками.
От поля кладбище отделял неглубокий, заросший бурьяном и колючками ров. Над ним лежали три свежеструганые доски.
И Герман подумал, естественно не произнеся мысль вслух: «Хорошо, что местные мужики еще не успели доски спереть. А доски хорошие, их можно приспособить хоть куда – и для забора сгодятся, и крышу на даче подлатать».
Поддерживая под локоть женщину, Герман повел ее к неглубокому рву, по доскам помог перебраться на кладбище. Чирикали птицы, летали стрекозы, жужжали пчелы и шмели. Вокруг было много живых, пряно пахнущих цветов.
– Где? Где? – озираясь по сторонам, спрашивала Марина.
– Сейчас.
По узкой тропинке, сминая гигантские стебли крапивы, Герман провел женщину между двух старых елей, затем возле серых покосившихся крестов и поросших мхом гранитных памятников. На этом кладбище никого не хоронили уже лет восемь, и люди наведывались сюда редко, разве что, может, на Троицу, чтобы помянуть родственников, выпить водки, поговорить за жизнь и немного поправить заброшенные могилы.
Ярким пятном у куста сирени, огромного, как дерево, выделялась свежая могила с венками и живыми цветами.
– Вот, – коротко сказал Герман.
Марина высвободила локоть, прижала ладонь к лицу и разрыдалась. Ее плечи вздрагивали. Герман отошел на несколько шагов, остановился за спиной женщины и принялся любоваться ее фигурой, скользя взглядом от ног к шляпке.
«Какая женщина! Какая женщина!» – произносил он одну и ту же фразу. Его пухлые губы складывались в короткий хоботок, словно он собирался броситься на Измайлову и присосаться к ее шее.
Марина положила розы на светлый холмик, встретилась взглядом с фаянсовым медальоном, и из-под темных очков по бледным щекам потекли слезы, неподдельные, настоящие, горькие.
Когда Марина обернулась к Герману, он сделал глотательное движение, словно его душил спазм, словно из горла хотели вырваться рыдания. Лицо Богатырева было бледным, губы кривились, дергались, глаза полуприкрыты. Руки он держал перед собой, прижав ладонь к ладони.
Рядом с рюмкой на тарелочке чернел огарок восковой свечи. Герман покопался в кармане пиджака, вытащил зажигалку и присел на корточки. Долго возился, пытаясь зажечь огарок.
– Герман, скажите, как все это произошло? Почему такая несправедливость, почему смерть забирает самых лучших, самых дорогих? Почему смерть забирает настоящих мужчин?
– Это несправедливо, Марина, – сказал Герман. – Сергей Владимирович был настоящим человеком, он умирал у меня на руках. В последние секунды я был с ним. И знаете, Марина, он вспоминал вас.
– Да? Вспоминал? – прошептала женщина.
– По-моему, даже последним словом, которое слетело с его уст, было ваше имя. И да, вот, еще… простите, Марина, простите меня, бессердечного, за похоронами, за всей этой беготней, сутолокой, суетой я совсем забыл… Простите меня, бессердечного, я даже по телефону забыл вам об этом сказать… – говоря это, Герман принялся ощупывать все имеющиеся у него карманы.
Наконец он замер, ощутив под ладонью твердый параллелепипед коробочки, извлек ее на свет – черную, бархатную, похожую на гробик. Повернулся так, чтобы луч закатного солнца попал вовнутрь, и лишь затем бережно толстыми пальцами открыл крышку.
В коробочке на красном бархате сиял изумруд, вставленный в белое золото.
10 
