35 
Появление Сиверова осталось незамеченным. Женщины, когда заняты чем-то, что считают очень важным, перестают замечать происходящее вокруг.
"С чего бы это?” – подумал Глеб и, как был – в легкой брезентовой куртке, в джинсах и кроссовках, двинулся на кухню. Он сразу ощутил себя напрочь выпадающим из этого праздника жизни.
На Ирине Быстрицкой серебрилось блестками вечернее платье, поверх которого она повязала передник. Ирина стояла у мойки, протирая бокалы стерильно белым полотенцем. Женщина держала голову удивительно ровно, боясь повредить замысловатую прическу, на сооружение которой ушло часа два, не меньше.
– Глеб, – растроганно произнесла Ирина, когда Сиверов поцеловал ее в плечо.
Так всегда бывает: если кого-то долго ждешь, а он все не появляется, в первый момент – радость, но потом появляется обида.
– Уже два часа, как я волнуюсь, не случилось ли чего!
– Ничего, – Сиверов отступил на шаг, чтобы полюбоваться женщиной, – со мной ничего не случилось, потому что ничего случиться не может по определению. Ты об этом знаешь.
– И каждый раз забываю, волнуюсь.
– По-моему, дорогая, у нас что-то случилось дома, – Сиверов приоткрыл духовку, где жарилась птица.
– Ты забыл?
Глеб тут же в уме перебрал все праздники. День рождения Быстрицкой отпадал сразу. Эту дату он помнил твердо. По торжественности же приготовлений можно было предположить, будто наступил Новый год. Но и это невозможно! Только что Глеб, возвращаясь домой, наслаждался тихим летним вечером.
– Мужчины обычно забывают такие вещи, зато о них помнят женщины. Уже четыре года, как мы знакомы. Ровно четыре года, – с расстановкой произнесла Быстрицкая, – день в день и, я надеялась, что и час в час.
– Ну как же, теперь вспомнил, – улыбнулся Сиверов, сообразив, что, скажи ему Быстрицкая эти слова вчера или завтра, он бы согласился с ней.
Он помнил обстановку, которая свела его с Ириной, помнил, во что она была одета, даже помнил запах ее духов. Но все это благодаря профессиональной привычке. Даты он помнил, если только в этом имелся смысл.
– Ой! – воскликнула женщина, сообразив, что выглядит нелепо.
Быстро сбросила передник.
– Как я тебе?
– Мила, как и прежде, но в вечернем платье ты выглядишь слишком серьезно.
– Вечер, платье… – заговорщицки проговорила женщина. – Эти слова всегда требуют продолжения.
Она взяла Глеба за руку и тихо приказала:
– Закрой глаза. Сиверов повиновался.
– Идем.
Ощупью он пробрался по коридору, и, когда они вдвоем оказались в гостиной, Быстрицкая щекотно шепнула ему в самое ухо:
– Открывай.
Сиверов медленно поднял веки, уже понимая, что теперь будет виноват перед Быстрицкой по гроб жизни.
Он увидел стол, накрытый на двоих, на нем – две толстые высокие свечи, источающие аромат расплавленного воска. Пламя от свечей завораживало – ясное и ровное, оно мгновенно приковывало к себе внимание. На краю стола стояло сухое вино в высокой, похожей на колокольню готического собора бутылке. Красиво сервированные тарелки и приборы ждали хозяев. Глеб обратил внимание на пустую вазу для цветов, которых сегодня он так и не принес. Пол комнаты ковром укрывали воздушные шарики.
– Все это должен был сделать я, – тихо произнес Сиверов.
– Это должен был сделать кто-нибудь из нас двоих. И я рада, что первой успела я, теперь ты у меня на крючке.
– Да, твоя жизненная философия сводится к постулату: пусть лучше будут должны мне, чем я.
– Тебе стыдно?
– Конечно.
– Мужчину, которому стыдно, можно заставить сделать все, что угодно.
– Ты кого-нибудь пригласила? – со слабой надеждой поинтересовался Глеб.
– Да.
– Кого?
– Тебя. Только мы вдвоем…
Интонацией Быстрицкая поставила многоточие.
– Мне казалось, что мы вместе не так давно, а ведь прошло целых четыре года.
– Четыре года – это по календарю, – напомнила Ирина, – а если сложить те дни, которые мы в самом деле были вместе, то хорошо, если наберется три месяца. Так что ты прав, Глеб, можно даже сказать, мы почти незнакомы. И сегодня я хочу приплюсовать к прежним дням еще один – счастливый.
Быстрицкая смотрела на Глеба задумчиво и с укором, и он понимал: уж лучше было сегодня вообще не прийти, чем сказать одну-единственную фразу, которую не произнести он не мог. “Нет, потом, – подумал Сиверов, – у меня язык не повернется сказать это сейчас”.
35 
