Последние отзывы

  18  

Заревев медвежьим голосом, грабитель нагнулся за своим топором, но расстрига не дремал: его посох, как разозленная гадюка, прыгнул вперед и пришел в соприкосновение с ухом противника.

— Во имя отца, и сына, и святого духа, — провозгласил странник, и каждое слово сопровождалось ударом. Когда он сказал: «Аминь», разбойник затих, скорчившись в пыли и прикрыв руками голову.

— Отдыхай, сын мой, — сказал ему расстрига, поворачиваясь ко второму грабителю — как раз вовремя, чтобы отразить удар тяжелого пехотного тесака.

Сталь издала глухой звон, впившись в твердое дерево, и отскочила назад, взлетев в воздух для нового удара. Разбойник с ожесточением колол человека и никак не мог поверить, что столкнулся с более сильным противником. Расстрига парировал его удары и легко уклонялся от выпадов; его рыжие сапоги скользили в пыли с неожиданным изяществом. Суковатый дубовый посох мелькал в воздухе с волшебной легкостью, и его острый конец то и дело оказывался в опасной близости от свирепой физиономии разбойника. Казалось, расстрига играет с противником как кошка с мышью, и тот, похоже, начал это понимать. Движения разбойника становились все менее уверенными, он на глазах утрачивал боевой пыл, да и усталость брала свое: его шатало и дыхание со свистом вырывалось из его бессильно разинутого рта. Расстрига, напротив, даже не запыхался; ловко орудуя своей дубиной, он наравне с ударами осыпал противника цитатами из Священного Писания и предложениями покаяться в грехах, пока не поздно.

Это продолжалось совсем недолго — минуты две или три, не больше. В какой-то момент посох расстриги, действительно как змея, поднырнул под руку разбойника и со стуком ударил того по локтю. Удар был силен; разбойник выронил тесак и схватился левой рукой за локоть правой, отступив на шаг.

Странник опустил посох, полагая, что дело кончено, и радуясь тому обстоятельству, что дело обошлось без кровопролития. Увы, разбойник думал иначе, и в последних лучах заходящего солнца расстрига увидел, как его противник вытаскивает из-под лохмотьев пистолет. Непонятно, почему он не воспользовался этим грозным оружием до сих пор; расстрига решил, что поначалу разбойники просто не ожидали встретить сопротивление, а когда убедились в своей ошибке, исправлять ее оказалось поздно.

Пистолет зацепился курком за веревку, заменявшую разбойнику пояс.

— Одумайся, брат мой! — воспользовавшись этой заминкой, воззвал расстрига. — Одумайся, ибо не ведаешь, что творишь!

Разбойник молча выдрал пистолет из-за пояса и взвел курок. Расстрига бросился к нему, но было поздно: черное дуло уставилось ему в грудь, грязный палец напрягся на спусковом крючке.

В вечернем сумраке сверкнула искра, поднялась жидкая струйка дыма, но выстрела не последовало. Злобное торжество на звероподобной физиономии разбойника сменилось выражением недоумения и испуга. Он торопливо взвел курок, но расстрига не дал ему довести вторую попытку до конца: его посох черной молнией прыгнул вперед и вонзился заостренным концом под косматую бороду разбойника. Раздался неприятный чмокающий хруст, глаза грабителя выкатились и остановились, пистолет выпал из ослабевшей руки. Расстрига резким движением вырвал посох из раны, и тело разбойника мешком упало на дорогу, пачкая пыль кровью, казавшейся в сумерках черной как смола.

Расстрига наклонился над ним и медленно выпрямился, с отвращением глядя на свой посох, конец которого почернел и мокро поблескивал в полумраке. Второй разбойник, кряхтя и постанывая, возился у него за спиной. Расстрига оглянулся на него, убедился, что тот не представляет опасности, зашвырнул посох в придорожные кусты и, возведя глаза к небу, прочел короткую заупокойную молитву. После этого он собрал разбросанное по дороге оружие и побросал его в реку. Пистолет вызвал у него секундное колебание, но странник преодолел искушение и выбросил дьявольскую игрушку вслед за топором и тесаком. После этого расстрига оттащил с дороги труп и подошел к раненому.

Тот уже сидел в пыли, глядя на него полными ужаса глазами. Когда расстрига приблизился, разбойник попытался отползти, отталкиваясь от земли ногами в драных лыковых лаптях. Его разбитые губы шевелились, выталкивая какие-то невнятные шепелявые звуки. Расстрига наклонился, вслушиваясь в это бормотание, и на его загорелом бородатом лице появилось некое подобие улыбки.

— Сатана, говоришь? — переспросил он, разобрав нечленораздельное бормотание разбойника. — А кабы дал себя, как свинью, прирезать, так, верно, был бы ангел Господень?

  18