Опер

Чтобы не "светить" Палыча, я решил поговорить с ним у него на работе, в исполкоме. Я даже не стал ему звонить, опасаясь прослушивания.

В том, что Палыч на "боевом посту", я не сомневался. Он был служакой до мозга костей, и если бы даже земля рушилась, мой бывший шеф не мог позволить себе покинуть рабочее место раньше шести вечера.

Я не ошибся – Палыч трудился в поте лица.

На удивление, несмотря на его весьма незначительный чин в исполкомовской иерархии, у Палыча был отдельный кабинет.

Правда крохотный, как детская спальня, с одним узким окном и ветхозаветным письменным столом из карельской березы – райкомовским наследством, обломком крушения компартии – но все же, все же… -… Недосыпаешь?

Палыч смотрел на меня исподлобья, помешивая кофе своей серебряной ложечкой-талисманом. Сколько я его помню, он таскает этот странный фетиш с собой даже в отпуск.

– Не то слово…

– Много работы? – Да.

Я не стал разубеждать старика (впрочем, какой он к черту старик! разве что по сравнению со мной), хотя недосыпал совершенно по иной причине.

– Есть результат?

– А когда он был?

– Ну, в мои времена…

– В ваши времена я мог посадить под замок любого подозреваемого и выкачать из него все, что мне необходимо. – Предположим, не любого… – Вы имеете ввиду партайгеноссе высокого ранга?

– И не только их. К торговой мафии тоже было не подступишься. Пока не получишь указание свыше, на торгашей… э-э… возбранялось даже пальчиком грозить.

– Да, "кормильцев" партийные бонзы сдавали очень неохотно. Сражались за них, как за родину.

– У них родина и тогда была, и сейчас находится… э-э… под знаком золотого тельца. Только нынче все они перекрасились в больших демократов. – Ну, вам лучше об этом знать. – Да уж… – Иван Палыч потускнел. – Демократия…

– Вот и я о том же. Теперь, когда прокурор подписывает постановление на арест, у него не только поджилки, но и руки трясутся – как бы чего не вышло. В лучшем случае попадет под сокращение штатов. А в худшем… Завалят – и глазом не мигнут.

– Веселые пошли денечки… – хмуро кивнул, соглашаясь со мной, Палыч.

– Веселей некуда… Ничего, прорвемся.

– Ты по-прежнему оптимист?

– Нет, я стал прагматиком. Принимаю жизнь такой, какая она есть на данный момент.

– Значит, ты постепенно… э-э… переползаешь на ИХ сторону. – Меня перетаскивают. Но я упираюсь. – И как, удается? – Пока да. А что будет дальше… – Я развел руками. – Все дело в цене.

Меня понесло. Наверное, от большого нервного напряжения, которое я испытывал все эти дни и ночи. – Ты так любишь деньги? Раньше я этого… э-э… не замечал. – А кто их не любит? Может, вы?

– Ну, я… – Палыч вдруг засмущался. – Я пенсионер.

– Ладно, хватит об этом. Деньги – зло. Это я нутром понимаю. Но зло чертовски приятное. И с этим выводом не поспоришь. А что касается работы… Вам привет от Ивана Савельича.

– Спасибо. – Иван Палыч оживился. – Как он там?

– По-прежнему партизанит: полает – спрячется, грызнет – и в конуру.

– Хитрый хохол… И все равно – толковый мужик.

– Кто против? Я его не осуждаю. Он, по крайней мере, не лезет вверх по головам своих коллег и товарищей по работе, не подличает и не берет взяток.

– Как по нынешним временам, Иван Савельевич… э-э… выглядит белой вороной.

– Вам виднее, – не без иронии и с намеком сказал я.

– Да уж… – сокрушенно покачал головой Палыч. – У нас тут такое творится… с ума все посходили. Только и слышно: кто какую дачу себе отгрохал, кто жене бриллианты прикупил, кто… э-э… импортную тачку – ясное дело, ворованную – за бесценок приобрел. Бардак – он и есть бардак.

– За что боролись, на то и напоролись. Капитализм на марше. Открывай ворота шире.

– Так ведь если бы все так жили, пусть его. А то старикам пенсию не платят уже третий месяц. Как дальше быть? На паперть с протянутой рукой?

Я только сочувственно нахмурился.

Несмотря на свою расчетливость, Иван Палыч за всю жизнь скопил всего ничего, да и те скромные сбережения съели денежные реформы.

Слава Богу, он пока при здоровье. Но что будет спустя пять-десять лет?

– Иван Палыч, я к вам за советом. У вас время найдется?

  81