Последние отзывы

  194  

– Если хочешь, моя дорогая, ты можешь отправится с «Леди Франклин», на ней же вернешься обратно. Я жду ее со дня на день.

Услышан его решение, которое немало ее удивило, Сильвия поцеловала его с такой нежностью, какую никогда не проявляла к нему со дня смерти их ребенка. Новость о скором ее отъезде быстро распространилась, однако Норт не появлялся. Если бы не женская гордость, которой она не могла поступиться, госпожа Фрер сама бы пошла к нему, чтобы узнать о причине столь странной неучтивости, однако в ее влечении к нему таилась какая-то роковая сила, удержавшая ее от этого шага, на который юная девушка, хоть и столь же неопытная, решилась бы без колебания. Однажды, зайдя к жене лекаря, она столкнулась лицом к лицу с капелланом, и, владея присущим большинству женщин искусством притворства, стала подшучивать над тем, что он избегает ее. Бедный священнослужитель был обижен до глубины души. Забыв о правилах приличия, о почтении к женщине, он метнул на нее гневный взгляд, круто повернулся и вышел. Сильвия вспыхнула до корней волос и попросила извинить Норта, сказав, что он еще не вполне оправился от своей недавней болезни. Жена лекаря как-то косо на нее посмотрела и переменила тему разговора. Вскоре Сильвия встретила эту даму на улице и поклонилась ей, но в ответ получила высокомерный кивок; от этого кровь бросилась Сильвии в голову.

– Чем я обидела миссис Филдс? – спросила Сильвия мужа. – Сегодня она едва поклонилась мне.

– Ах, эта старая кошка! – ответил Морис. – Все это такая ерунда!

Но оказалось, что это совсем не ерунда. Морис зашел к доктору Филдсу, и между ними произошел серьезный разговор. Когда миссис Фрер узнала о содержании разговора, она расплакалась: это были слезы негодования, уязвленного самолюбия и стыда. Оказалось, что Норт дождался, пока Сильвия вышла из дома Филдсов, затем вернулся и, по словам миссис Филдс, «через пень-колоду» рассказал, что он не выносит миссис Фрер и не хочет бывать у них, добавив, что она ведет себя легкомысленно и недостойно замужней женщины, занимающей положение в обществе. Этот низкий поступок Норта, продиктованный благородными побуждениями, достиг желаемой цели. Сильвия перестала замечать несчастного священника.

Между комендантом и капелланом теперь чувствовалось отчуждение; Фрер задумал всякого рода мелкими придирками отравить ему существование и тем самым вынудить его подать в отставку. Тюремщики из арестантов вскоре заметили перемену в обращении коменданта со священнослужителем и тоже стали вести себя вызывающе. Почтение к нему сменилось дерзким неповиновением, проворная услужливость – холодным равнодушием, послушание – наглой строптивостью. Арестанты, которым Норт покровительствовал, подвергались грубым нападкам. Стоило кому-нибудь из них остановиться и поговорить с капелланом, его товарищи тут же начинали над ним издеваться. И Норт в конце концов осознал, что души, которые, он стремился спасти, вновь погружаются в бездну, а люди, чью любовь он сумел завоевать, отворачиваются при встрече с ним. Если он выказывал участие к судьбе какого-нибудь арестанта, он тем самым лишь вредил ему. Несчастный священнослужитель бледнел и худел от этой изощренной пытки. Отринув свою любовь, пусть и греховную, но единственную, которую ему довелось изведать, он убедился в том, что, одержав над собой победу, обрел ненависть всей своей паствы.

Власть коменданта была здесь так велика, что люди буквально ловили каждое движение его бровей. Задеть его самолюбие значило погибнуть; тот, кого комендант ненавидел, становился предметом ненависти всех, кто дорожил своей безопасностью.

Был лишь один человек, который не отступился от своего благодетеля, – Руфус Доуз, убийца и каторжник, приговоренный к смерти. Много дней он угрюмо молчал, подавленный собственным горем. И Норт, оказавшись изгоем, стал бороться за эту мятежную душу, пытаясь вернуть ей мир и покой. Его расстроенный и воспаленный мозг сверлила мысль, что этот арестант, над которым он возносил свои молитвы, был послан ему в залог искупления содеянного им греха. «Я должен спасти его или погибнуть, – говорил он себе. – Я спасу его душу даже ценой собственной крови».

Фрер никак не мог уяснить себе, почему обреченный преступник бестрепетно переносит все его издевательства и пытки. Ему казалось, что Доуз лишь притворяется усмиренным, надеясь получить дополнительную порцию пищи, и Фрер еще более ужесточал тюремный режим. Он приказал, чтобы Доуза отправляли на работу в те часы, когда его обычно навещал капеллан. Под предлогом того, что каторжник «опасен», он распорядился, чтобы во время их бесед в камере всегда присутствовал надзиратель, ибо Доуз «может убить капеллана». Он отдал приказ, обязывающий всех гражданских чиновников откликаться надзирателям из каторжан. Каждый раз, когда Норт шел к кающемуся грешнику, чтобы помолиться вместе с ним, его по дороге останавливали ухмыляющиеся арестанты, которые кричали в лицо: «Кто идет» – и, получив ответ, громко хохотали ему вслед. Под тем предлогом, что имущество капеллана нуждается в более тщательной охране, Фрер разрешил всем констеблям из каторжан производить у него досмотры в любое время, «повсюду и повсеместно», якобы для того, чтобы найти все то, что незаконно прячут арестанты. Слуга капеллана, разумеется, был арестант, и все ящики в доме Норта дважды в неделю подвергались осмотру Троука и переворачивались им вверх дном. Норт хладнокровно встречал это беззаконие, и Фрер» никак не мог понять его упрямства. Только лишь с прибытием «Леди Франклин» ему стала понятна причина внешнего равнодушия священника: два месяца назад он отправил свое прошение об отставке и на его месте был назначен преподобный Микин. Фреру так и не удалось сломить волю священника, и, негодуя на свое поражение, он вымещал злобу на Руфусе Доузе.

  194