Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
154 
– Ах вот как? – сказал Первый. – Ну, это дело знакомое, чего уж там… Не понял своей выгоды – пропадай, дурак. Тоже мне, цветочки под окном…
Он прянул со своего возвышения, раскинув крылья, чертя концами борозды в грудах золота. Горели холодным светом глаза, затейливый шип пронесся под сводами, злой мощью тела управлял один Первый, другие головы не имели уже своей воли, и Гаранин видел, что, несмотря на дряхлость, змей остается опасным противником. «Где же пламя?» – подумал он с отстраненным любопытством.
Огня не было, но в лицо ударила волна жаркого воздуха – как на аэродроме, когда свистит направленное в твою сторону сопло стоящего поблизости лайнера.
Змей надвигался, щерились пасти, громко брякали по полу когти. Гаранин ждал, стиснув червленую рукоять меча. Страха не было.
Все, кто жил в квартирах, выходящих на восточную, рассветную сторону, прилипли к окнам. Знакомого надоевшего асфальта, тусклого, вечно припорошенного пылью, не было, был ковер – из цветов. Теплым оранжевым цветом пламенели жарки, таежные тюльпаны, упруго мохнатились георгины, над улицей вставало розово-золотое солнце, разноцветно подмигивали анютины глазки. Вета смотрела с балкона и не верила: солидно белели гладиолусы, голубели колокольчики. Пурпурные кисти кипрея, огоньки, сирень, альпийские маки, какие-то яркие и диковинные неизвестные цветы…
Никто ничего не понимал, утро было ясное и чистое, а цветы, нежные и гордые, полыхали небывалой радугой, и их не осмеливались тронуть, задеть. Даже лихие водители «Магирусов» тормозили и вспоминали ближайший объезд.
ВЕЧЕР ДЛЯ ТРОИХ
И ведь никто внимания не обращает! Я понимаю – с чего бы вдруг? Стоит себе сорокалетний мужчина, одетый в полном соответствии с модой этого времени, и курит – что тут особенного? Между прочим, в отличие от одежды, сшитой там, у нас, сигареты принадлежат этому году – у нас уже не выпускают эту марку, я купил пачку полчаса назад – по часам года, в котором сейчас нахожусь.
Я понимаю – во мне нет ровно ничего, что привлекло бы внимание, ничего странного и необычного, стоит себе человек и курит, что тут такого? Все я понимаю, но так и подмывает, взявши за рукав первого встречного, сказать: «Я из будущего, понимаешь? Я спустился в прошлое на пятнадцать лет назад». Мальчишество.
Занавески на окнах актового зала не задернуты, там горит свет, и отсюда мне хорошо видно все, что происходит внутри. Танцуют. Толкуют о чем-то – и о чем они тогда говорили? Не помню уже. Впрочем, Степаныч, естественно, до небес превозносит достоинства любимой команды – а через полгода его портрет в черной рамке вывесят в вестибюле… И про других я знаю все с высоты этих пятнадцати лет. Ну предположим, не все и не обо всех, я ведь вскоре уехал из этого города. Все я знаю только о том парне в свитере. О себе. Уж тут-то никаких секретов.
Наверное, я «десантировался» чересчур уж рано – не помню, в котором часу начали тогда расходиться, – но рисковать я не мог. Плевать, что во рту уже горчит от сигарет, потому что там, в зале, – я. И она…
Что? А, закурить? Вот. Ни за что, ерунда какая…
Так. Зал пустеет. Пора менять дислокацию. Бросаю сигарету, огибаю здание и подхожу к автобусной остановке – идеальное место для наблюдения за выходом.
Дверь распахнута настежь. Они расходятся, и я инстинктивно надвигаю на глаза шляпу, – вдруг узнает кто-нибудь? Тьфу, глупости какие… Сейчас… Вот сейчас…
И дыхание пресекается внутри, хочется то ли смеяться, то ли плакать, то ли броситься к ним и крикнуть: что? Но ведь это – я тогдашний. И она.
Совсем темно. Нет ничего легче, чем следить за людьми, которые и не подозревают, что за ними сейчас могут следить. Я иду за ними, слушаю их разговор, их смех, и сердце сжимает тоскливая боль, – это я там, впереди, с ней, тот месяц, когда все только начиналось, и я знаю, чем и как кончится все, а он и понятия не имеет, потерявший голову, по уши влюбленный болван… Ну давай, изощряйся, себя можно ругать как заблагорассудится. Именно себя нынешнего, а не этого, у этого все будет иначе. И я вдруг понимаю, что злюсь на него за то, что у него все будет иначе.
А вот этого совсем не нужно, раз я прибыл спасать его, то есть – себя. Да и пятнадцать лет… Много было всякого, боль поистаяла, поубавилось ее. Но не забылось – иначе меня не было бы здесь.
Идут не спеша. Смеются. Уже подкрались первые заморозки. Лужицы затянуло ледком, она поскользнулась, и он, смеясь, успевает удержать ее за воротник пальто. Они сворачивают влево, в лабиринт гаражей.
154 
