Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
152 
– Ну-ка постой, – сказал Второй.
– Да ерунда все это.
– Все равно.
– Изволь, я не мухлюю, – сказал Первый.
– Ну как?
– И только-то?
– А все же? – настаивал Второй.
– Что – все же? Я тоже когда-то золото рассыпал.
– То-то и оно, что золото, которое, кстати, добывал все теми же неприглядными способами…
– Но ведь ничего у него больше, кроме?
– А какие его годы? И что может стать первой каплей? Ты тоже не сразу убрался за облака…
– Ты хватаешься за соломинки.
– Может быть, – сказал Второй и повернулся к Гаранину. Туман растаял, зеркало стало прозрачно-мертвым. – Так что там у тебя было с цветами?
История была двухгодичной давности. Вета вспомнила как-то историю Пиросмани и Маргариты, ту самую, что впоследствии была превращена в средненький шлягер, а потом еще раз вспомнила и еще, будто невзначай, намекала, что ей хотелось бы увидеть нечто подобное однажды утром – несмотря даже на вторичность ситуации. Гаранин, пребывая в лирическом – то есть благодушном – настроении, как-то задумался: а почему бы и нет? Но не решился. Дело было не в деньгах, останавливала боязнь выставить себя на всеобщее посмешище – он считал, что выходки в стиле трубадуров и миннезингеров безнадежно устарели применительно к стройке века. Примерно так и объяснил Вете, упирая на рационализм и логику. Она вроде бы вняла и больше о Пиросмани не вспоминала, даже репродукцию убрала со стены.
– Да, конечно, – сказал Гаранин. – Была такая мысль. Но человеку с моим положением раскладывать на рассвете цветы по асфальту… Мальчишки смеяться будут.
– Да, разумеется, – согласился Второй, и в его голосе Гаранину снова послышалось сожаление.
Серебряный удар гонга прошил застоявшийся воздух и разбрызгался, затухая.
– Время лекарство пить, – сказал Первый. – Видел, Гаранин, что делается? Бывший ужас высосет микстуру по будильнику. Волоките отраву!
Лешие принесли три чаши, курящиеся парком, грустно пахнущие травами. Гаранин отвернулся, поднял горсть монет и стал разглядывать рисунки. За спиной хлюпало и булькало.
Стрелообразный наконечник хвоста несильно шлепнул его по плечу.
– Кончили лечиться, – сказал Первый. – Теперь и поговорить можно… Наедине.
Гаранин оглянулся – две другие головы шумно посапывали с закрытыми глазами.
– Маленькие сюрпризы домашней медицины, – сказал Первый. – Пока проснутся, мы все и обговорим. Помоги старому больному дракону, захотелось пожить еще, понимаешь.
– А я тут при чем?
– Ты тут очень при чем, – сказал Первый. – Лечить, видишь ли, можно не только травами и скальпелями. Можно вылечиться и вдохнув кусочек чужой души. Поспособствуешь?
– Как это? – Гаранин отступил на шаг.
– Да не бойся ты, ничего из тебя высасывать не будут… Иди сюда.
Хвост, с обезьяньей цепкостью обвив плечи, подтолкнул к зеркалу. В руке каким-то образом оказался длинный двузубец с золотыми остриями и древками из черного металла, украшенными непонятными знаками. Зеркало неожиданно осветилось, став словно бы окном наружу, в ясный солнечный день, и там – протяни руку и коснешься – была комната, и стол, и человек, которого Гаранин с трудом узнал, – забыл его и не собирался вспоминать…
– Технология простая, – сказал Первый. – Размахнись и бей. Желательно целиться в сердце, да уж бей куда попало – результат один. Не бойся, тот, чье отражение, не подохнет. Хотя разного рода неприятности гарантированы. А лично ты ничего не почувствуешь и не потеряешь, ты уж поверь…
– А ты, значит, вылечишься? – спросил Гаранин, впервые за все время пребывания в пещере переходя на «ты». – Получишь частицу моей души?
– Вот именно, – сказал Первый. – Захотелось мне пожить еще немного, посмотреть, до чего вы в конце концов докатитесь… Вполне безобидное желание, по-моему. Ну что ты стал? Бей! Неужели забыл, как этот старый хрен пакостил тебе в институте? Ты же не слабачок, ты свой парень, мы с тобой из одной стаи, бей!
Гаранин стоял, опустив руки с двузубцем. Его ошеломил не способ, заменивший, оказывается, традиционные молодильные яблоки и живую воду, а легкость, с которой змей ставил знак равенства между ним и собой, ставил их на одну доску.
Доцент Молчанов исчез, появился Ермоленко.
– Ну что же ты? Не, понадобится впрягаться в одну упряжку с этой дешевкой Прудниковым. Обойдешься и без министра. Твой старикан всего-навсего занедужит и уйдет по состоянию здоровья. Чистенько и элегантно. И никто во всем свете, даже твоя принципиальная синеглазка, не посмеет тебя ни в чем упрекнуть. Бей!
152 
