Последние отзывы

  40  

— Пора-то оно пора, только ведь мы не знаем, кому его отправлять, — возразил Селдом. — Каким образом, по-вашему, попадет к нему послание?

— Именно над этим я и ломаю голову, с тех пор как получил ваш листочек с объяснением. И у меня появилась идея. Сегодня же вечером хочу обсудить ее с психологом, а потом приглашу для разговора и вас. Если мы хотим упредить его и не допустить очередного убийства, надо действовать как можно быстрее.

Мы услышали сирену «скорой помощи» и одновременно заметили, что к стоянке подрулил фургон «Оксфорд таймс». Боковая дверца открылась, и появились фотограф и долговязый репортер, который когда-то беседовал со мной на Канлифф-клоуз. Питерсен осторожно, кончиками пальцев, поднял клочки бумаги и спрятал в карман.

— Да, на сей раз это действительно естественная смерть, и я не хочу, чтобы репортер видел нас вместе, — быстро проговорил он. Потом вздохнул и повернулся лицом к толпе, окружавшей сцену. — Ладно, мне надо всех их пересчитать.

— Вы действительно полагаете, что он до сих пор здесь? — спросил Селдом.

— Думаю, в любом из двух вариантов — и если все на месте, и если кто-то успел улизнуть — мы узнаем о нем что-нибудь новое.

Питерсен отошел от нас на несколько шагов и заговорил со светловолосой женщиной, которая во время концерта сидела рядом с ним. Мы увидели, как Питерсен повел подбородком в нашу сторону и она кивнула в ответ. Через минуту она уже подошла к нам с вежливой улыбкой на устах.

— Отец сказал, что еще какое-то время отсюда не будут выпускать ни такси, ни частные автомобили. Я возвращаюсь в Оксфорд и могу вас подбросить.

Мы последовали за ней на стоянку и сели в машину со скромным полицейским значком на лобовом стекле. Когда мы выезжали из парка, навстречу нам попались патрульные машины — они прибыли по просьбе Питерсена.

— В кои-то веки мне удалось уговорить отца сходить на концерт, — сказала женщина, оглядываясь назад, — думала, это хоть немного отвлечет его от работы. В итоге вряд ли он вернется сегодня домой даже к ужину. Господи, этот старик… как он схватился за горло! Мне до сих пор не верится…

Отцу показалось, что его душат, он чуть не открыл огонь по сцене, ведь круг света, в котором находился несчастный, не позволял различить то, что происходило сзади, за его спиной. И я до сих пор не могу отделаться от вопроса: а может, все-таки следовало выстрелить?

— Что именно было видно с вашего места? — спросил я.

— Ничего! Все произошло так быстро… К тому же я отвлеклась, мое внимание занимало движение на крыше дворца, я~то знала, что вот-вот должен начаться фейерверк. И невольно следила за приготовлениями. Дело в том, что меня всегда просят помочь с подготовкой этой части программы. Считается, что раз я дочь полицейского, то должна лучше других ладить с порохом.

— А сколько людей находилось на крыше, я имею в виду тех, кто готовил фейерверк? — спросил Селдом.

— Двое, больше не требуется. Ну, вполне возможно, там был еще кто-нибудь из дворцовой охраны, ну допустим, еще один человек.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Селдом, — ударник занимал на сцене особое место, его положение немного отличалось от позиции других оркестрантов. Он стоял дальше всех, почти на самом краю площадки, да еще на возвышении, на некотором расстоянии от остальных. Только на него и можно было напасть сзади так, чтобы коллеги ничего не заметили. И ведь любой зритель или дворцовый служащий мог обойти сцену, после того, как погас свет.

— Но отец сказал, что его смерть вызвана остановкой дыхания. Разве возможно спровоцировать что-то подобное извне?

— Не знаю, не знаю, — отозвался Селдом и совсем тихо добавил: — Надеюсь, что да.

Что хотел сказать Селдом этим своим «надеюсь, что да»? Я собирался спросить его об этом, но тут дочь инспектора Питерсена завела с ним беседу о лошадях, которая плавно — и для меня неожиданно — перетекла в выяснение общих шотландских корней. Я же все прокручивал в голове ту загадочную короткую фразу, раздумывая, правильно ли я понял английское выражение «I hope so»^[27], — а вдруг от меня ускользнуло еще какое-нибудь его значение. Я пришел к выводу, что Селдом таким образом просто дал понять: версия нападения — самая разумная из всех версий, и с точки зрения здравого смысла предпочтительнее, чтобы так оно и было. Если смерть ударника не была спровоцирована тем или иным способом, если он и вправду умер естественной смертью, пришлось бы поверить в невероятное — в человека-невидимку, или в лучников-дзен, или в неведомые сверхъестественные силы. До чего любопытны те маленькие поправки и невольные швы, которые делает наш разум… Ведь я охотно поверил, что именно это подразумевал Селдом, и не стал его ни о чем спрашивать — ни когда мы выходили из машины, ни во время последующих наших встреч. Хотя, как я сейчас понимаю, проникновение в смысл произнесенной полушепотом фразы помогло бы мне заглянуть в глубины его мыслей. В свое оправдание я готов сказать лишь то, что меня тогда занимал совсем другой вопрос: я хотел непременно выведать у Селдома закон, по которому строилась вся эта серия. Символ-треугольник не помог мне ни на шаг продвинуться вперед, я так же блуждал в потемках, как и в самом начале пути. Поэтому, сидя на заднем сиденье и вполуха слушая их разговор, я безуспешно пытался найти что-то общее между кругом, рыбой и треугольником и не менее безуспешно пытался угадать, каким будет четвертый символ. Я решил заставить Селдома открыть мне его версию, как только мы выйдем из машины, поэтому с некоторой тревогой ловил улыбки дочери Питерсена. Я не до конца понимал их разговорный язык, какие-то нюансы от меня ускользали, но трудно было не догадаться, что беседа стала более интимной и сидевшая за рулем женщина вдруг весьма провокационным тоном — тоном всеми покинутой маленькой девочки — повторила, что нынче ночью ей придется ужинать одной. Мы въехали в Оксфорд по Банбери-роуд, и дочь Питерсена остановила машину у поворота на Канлифф-клоуз.

  40