Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
41 
А он тем временем насиловал и убивал детей, и в свободные от своей кровавой охоты дни преподавал марксистско-ленинскую философию в одном из институтов – нес в массы великие идеи сплошного человеколюбия, братства и светлого будущего.
В мою камеру его подселили вовсе не случайно. Он был отверженным даже среди самых закоренелых преступников – воров-рецидивистов и убийц.
Еще на стадии предварительного следствия этого подонка насиловали практически везде, куда бы его ни пристраивало тюремное начальство. Насиловали зверски и изощренно. Даже тогда, когда водворяли в одиночку: у надзирателей ведь тоже есть жены и дети, и по ночам вся тюрьма наслаждалась воплями этого садиста, которому устраивали "день открытых дверей".
И только когда он попытался повеситься, уже после суда, ему наконец нашли пристанище – к сожалению, моя репутация тихони сослужила мне плохую службу. Почему его не определили в одиночку?
Все по той же причине – камеры смертников были заполнены под завязку, и запихнуть его туда означало, что он мог просто не дожить до окончания обычных для "вышкарей" процедур – ответа на прошение о помиловании и выстрела в затылок.
Наше правосудие всегда отличалось гуманностью…
Я слышу, как он вздыхает и ворочается. Представляю его бритую голову с выпуклым лбом мыслителя, бледное до синевы лицо и полные красные губы, словно два толстых дождевых червя угнездившиеся под острым птичьим носом.
Наверное, он был смазлив и пользовался успехом у женщин. В его облике было что-то демоническое, особенно глаза, а слабая половина человечества падка на необычность, нестандартность. Да уж, чего-чего, а этого у него не отнимешь…
Опять вздыхает. Вот, сволочь! Нужно попросить, чтобы его убрали из моей камеры. Хотя… сомневаюсь, что мне пойдут навстречу и доставят такое удовольствие. Для тюремщиков я мусор, и конечно они не видят особых различий между мною и этим садистом.
Наверное, они правы. Впрочем, смерть уравнивает наши заслуги и прегрешения, а могила одинаково равнодушно принимает и правых и виноватых, и больших грешников и святых.
А может, его придушить? Тогда, гляди, и меня побыстрее поставят к стенке…
Перед моим мысленным взором вдруг возникло посиневшее лицо сокамерника с выпученными глазами и вывалившимся языком. Нет, к черту! Только не это. Буду терпеть, сколько хватит сил. Накрою голову подушкой и…
Задумавшись, я не услышал, как отворилась дверь и кто-то легонько потряс меня за плечо. – А? Что?
Я в недоумении уставился на пожилого мужчину, дежурного помощника начальника тюрьмы (по другому – ДП), который – или показалось? – смотрел на меня с сочувствием.
– На выход, – негромко сказал он и отошел к двери.
Процедуру одевания наручников выполнил конвоир из "веселых ребят", молодой парнишка с испуганными глазами; похоже, смертника он видел впервые. Второй, постарше, стоял в коридоре с пистолетом на изготовку.
Неужели?.. Сердце вдруг забилось с такой силой, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Странно: я ждал этого момента, был готов к нему и до сих пор не ощущал каких-либо особых эмоций… разве что усталость – временами мне представлялось, что я по меньшей мере столетний дед, – но сейчас вялые мышцы налились какой-то неистовой мощью, а голова просто пошла кругом, будто я накурился анаши.
– Не дури… – негромко бросил ДП, заметив мое состояние. – Будь мужчиной…
Почувствовав, как после его слов горячая волна отхлынула из черепной коробки и медленно покатила к сердцу, я с благодарностью кивнул ему: не хватало еще, чтобы я бился в истерике, словно сявка.
К тому же мне было известно, что смертникам, потерявшим от страха перед неизбежным голову, без особых церемоний, подчас с жестокостью, забивают кляп в рот и надевают на голову мешок.
Нет, никогда!
Меня привели в тюремный лазарет. Там нас уже ждала "тройка": прокурор, начальник тюрьмы и врач.
Я словно очутился в другом, давно забытом мире – белоснежном, накрахмаленном, сверкающем никелем и чисто вымытыми стеклами, отражающими мириады солнечных зайчиков, которые потоком вливались через окно. На какое-то время я просто застыл как истукан, не в состоянии сдвинуться с места.
Словно больного, под руку, меня повели к столу, где сидел тюремный врач, невзрачный мужичишко со слезящимися глазами и большим носом картошкой.
– Нуте-с, что у нас тут? – буднично спросил врач у ДП.
Тот молча подал ему какую-то бумагу.
41 
