очень нудно 
2 
Ослы под присягой рассказали чистую правду: мол, ничего дурного не замечали — никаких бесов и колдовства. А летать на метле при желании каждый способен. Хозяек оправдали. Однако судьи, посовещавшись, вынесли приговор свидетелям за чрезмерное красноречие. Если простой осёл рассуждает, как учёный адвокат, тут, конечно, не обошлось без нечистой силы! И повесили всех троих бедняг за ноги на кривых деревьях.
— Не подавай виду, что умеешь разговаривать! — наставляла мама рыжего ослика. — Лучше выстукивай копытом сообщения по азбуке Морзе — точка, точка, тире, точка. Или складывай ушами буквы и слова.
К счастью, у Шухлика и не было времени на разговоры. Если он не учился, стоя под окнами ближайшей школы, то прыгал и скакал где придётся. Играл с приятелями — козлом Така и кошкой Мушукой. Приставал к своей любимой тётке — корове Сигир. Или к двугорбому верблюду — дядьке Бактри. Иногда катал хозяйских детей, взбрыкивая от избытка чувств.
А сам хозяин Дурды сидел, будто глиняный истукан, на пёстром коврике среди чёрных, как вороны, чайников-кумганов, щурил глаза и всхрапывал, задрёмывая в тени пирамидального тополя. Перед ним лежала рогатка и горка камешков, чтобы распугивать птиц с абрикосовых деревьев. Да он никак не мог выбрать подходящий камешек.
Ослику бывало хотелось поговорить с хозяином. Узнать, что тот пьёт из пиалы, почему потеет, кряхтит и вытирает блестящую лысину большим, вроде наволочки, платком и вообще, как это возможно сидеть на одном месте столько часов подряд, скрестив ноги и руки. "Наверное, хозяин наказан и мучается, — думал ослик Шухлик. — Рад бы, конечно, попрыгать, да, видно, хозяйка не разрешает. Хотя сама скачет по двору из конца в конец, куда захочет, — стирает, готовит, чистит, убирает. Это так несправедливо!"
И ослик решил растормошить, развеселить хозяина. Подошёл тихонько сбоку и крикнул в самое ухо: "Йо-го-го-йа-йа!"
Ох, что же сталось с хозяином Дурды! Подскочил на месте, как огромная древесная лягушка. Квакнул, крякнул, кукарекнул. Опрокинул все чайники, разбил пиалу. Наконец заполз под коврик и затаился, будто обычная толстая кочка.
Шухлик подумал, что это такая игра — вроде пряток. Разбежался и легонько лягнул эту кочку. И тогда коврик ожил! Но не полетел, как настоящий ковёр-самолёт, а быстро-быстро заскользил по земле к дверям дома. Стукнулся с разгона о порог, да так и замер.
Хозяйка, вернувшись с базара, не могла понять, куда пропал хозяин. Всегда сидел на одном месте, как прикованный, и вдруг исчез!
Она наступила на коврик у порога, снимая обувь, и едва не упала. Коврик хрюкнул, вырвался из-под ног и покатился, сворачиваясь, на бахчу, где притих среди дынь и арбузов. Долго потом хозяйка разворачивала и успокаивала хозяина.
Дурды так и не понял, кто напал на него.
— Кажется, какой-то шайтан, — шепнул он хозяйке. — Чёрт с копытами! — И поглядывал с подозрением на всех копытных во дворе. Особенно на ослика — глаз с него не спускал, следил за каждым шагом, думая, как отомстить.
Мама-ослица неспроста дала своему сынку такое ласковое имя — Шухлик, то есть шаловливый, озорной. Словом, весельчак. "Большая его голова переполнена знаниями, как мешок овсом, — хвалилась она.
В крепком теле столько сил, сколько в ураганном ветре. И лёгкие ноги просятся танцевать".
Тётка Сигир кивала, соглашаясь: "Му-у-му-у!" Да и дядька Бактри, мерно пережёвывая верблюжью колючку, бормотал: "Забавный Шух-лик. Только напрасно хозяина пугает. С хозяином шутки плохи".
А Шухлик радовался целыми днями, что светит Солнце, зеленеет трава или льёт дождь. Что он, Шухлик, просыпается с рассветом и живёт-живёт до вечера, а потом спит рядом с мамой до следующего утра. И вокруг другие живые существа, которые ходят, летают, ползают, стрекочут, жужжат, мычат и поют. И как ясно, отчётливо видно каждую веточку, травинку, жучка или паутинку.
Вот уже выпорхнули ночные красавицы — бабочки — парвоны. Значит, пора закрывать глаза и видеть сны, такие же весёлые, как прошедший день, такие же загадочные, как день будущий. Он понимал, что весь мир создан для него, Шухлика. О, а как он улыбался — так, что уши сходились на затылке и обнимались, как родные братья, а потом подпрыгивали, чуть ли не улетая с головы, будто два рыжих фазана. Он так любил всё и всех, что каждый раз перед сном пел благодарственные песни. "Йа-йа-йа! — кричал изо всех сил, будто дул в золотую трубу. — Йо-йо-йо! Йу-йу-йу!"
2 
