Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
24 
– Даже так? Любопытно… Время выпуска удалось установить?
– Фонарик изготовлен три года назад.
– Непонятно, как он мог туда попасть… Мужа Ольховской вы уже опрашивали?
– Сегодня не успел. Но актриса утверждает, что фонарик не его.
– Проверьте. И, надеюсь, уже приняты меры по выявлению похищенных драгоценностей?
– Конечно. Предупреждены все скупочные пункты и антикварные магазины. Описания вещей из ларца размножены и разосланы всем, кто так ли иначе связан с куплей-продажей драгоценностей.
– А другие каналы?
– Вы имеете в виду барыг?
– Именно.
– Тут требуется ваша помощь. Нужно подключить наших внештатных сотрудников. Всех, кого можно. Особенно тех, кто связан с криминальными структурами. Своих агентов я уже задействовал.
– Хорошо. Я дам соответствующее указание. У вас все?
– Так точно.
– Тогда вы свободны. И вот еще что…
Драч с силой потер подбородок.
– Не нравятся мне в этой истории некоторые моменты, – сказал он задумчиво. – И первый – таинственный фонарик. Если окажется, что Ольховский к нему отношения не имеет, то… Короче говоря, такое впечатление, что можно ждать любых неожиданностей…
«А мужик он башковитый, – думал майор о Драче, топая по коридорам управления. – Мысли у нас сходятся. Дело непростое, как чемодан с двойным дном. Нутром чую. Он сразу это просек. Похоже, ходил в операх не один год…»
Уже дома, лежа в постели, Дубравин еще и еще раз прокручивал в памяти показания свидетелей.
Кто? Алифанова или Новосад?
Вполне вероятно: вещицы из ларца красивые, дорогие, особенно перстень. Но, по здравому смыслу, вряд ли.
Слишком прямолинейно и наглядно, а в отсутствии ума их не заподозришь.
Хотя, конечно, у подруг Ольховской тем вечером была возможность незаметно изъять содержимое ларца и унести с собой в сумочке. В его практике бывали и такие случаи.
А значит, личные впечатления, увы, не в ладах с фактами.
Бывший муж Ольховской?
Наиболее подходящая кандидатура.
Чересчур подходящая, можно сказать, что невольно вызывает сомнения. Уж не предполагал ли вор заранее подставить Ольховского в качестве приманки для угрозыска?
Пока уголовный розыск будет отрабатывать эту версию, уйдет много времени.
Крутских? Ювелир на покое…
Знал, что Ольховская в театре (узнать просто), знал о баснословной цене “Магистра”, мог не устоять перед соблазном завладеть им.
Судя по тому, как он искусно управился со сложным замком ларца, открыть стандартный замок квартиры актрисы для него не представляло особого труда.
Проверить алиби…
А если не сам Крутских, а кто-то другой, по его наводке?
Вариант…
Наконец, последнее – опытный вор-“домушник”, это его четвертая квартира.
Последний вариант? Как сказать… Не исключено, вполне вероятно.
Но для этого требуется совсем немного: чтобы он точно знал о наличии драгоценностей у Ольховской или хотя бы об ее образе жизни.
А это значит, нужно искать наводчика.
И опять всплывает тот самый старичок-“деревенщина”, тихоня.
Кстати, квартира Ольховской в том же микрорайоне, где живут и остальные обворованные.
Искать наводчика. Искать!
И потом, таинственный фонарик, невесть как очутившийся в квартире актрисы. Фонарик…
С этой мыслью Дубравин и уснул.
Бывшего мужа Ольховской майор отыскал с трудом.
Он играл в загородном ресторане при мотеле и снимал комнату у швейцара. Тот по счастливой случайности как раз дежурил.
Сегодня у музыканта был выходной день.
Дверь отворилась сразу же, как только Дубравин позвонил, будто его ждали. Открыл ее сам Ольховский. Его внешность была майору известна по фотографиям из семейного альбома актрисы.
– Вам кого? – удивился Ольховский.
– Вас, Владислав Генрихович.
– Простите, не понял…
– Я из милиции, – показал ему свое удостоверение майор.
– Дубравин Евгений Тарасович… Уголовный розыск… – прочитал Ольховский и нахмурился. – Странно, с каких это пор моей скромной особой стали интересоваться органы? По-моему, до сих пор я был в ладах с законом.
– Нам это известно. Просто нужно кое-что выяснить. Только здесь, я думаю, не очень удобно…
– Да-да, проходите… Сюда…
Двухкомнатная квартира швейцара не страдала излишествами: немного дешевой стандартной мебели, телевизор, переносной магнитофон китайского производства, четыре полки с книгами.
Паркетный пол голый, на стенах несколько рекламных плакатов, над диваном картина, написанная маслом. Что на ней изображено, разобрать было трудно – потемнела от времени.
24 
