74 
В конце концов, в веселой болтовне наступило некоторое замедление и обе красотки стали обмениваться чуть удивленными взглядами. Ясно стало, что соловья баснями не кормят, и настал момент перевести знакомство в иные эмпиреи.
Пушкин встал и, глядя на Терезу с ухмылочкой, произнес громко:
– Мне отчего-то вдруг пришла фантазия осмотреть дом… Не проводите ли, синьорина?
Тереза, нимало не удивившись – наоборот, увидев в происходящем привычную определенность – протянула ему руку и увлекла в коридор, беленый, с низким сводом. Едва за ними закрылась дверь, бросилась ему на шею и прильнула к губам. Поцелуй был настолько жаркий и естественный, что вновь захотелось: пусть бы задуманное самими предприятие сорвалось, чтобы – ни зелья, ни разбойников…
Она отстранилась, взяла его крепко за руку и со смехом повлекла по узенькой лесенке наверх. Ни одна ступенька не скрипнула, несмотря на почтенный возраст… есть в этом что-то подозрительное или нет? Приспособлена ли лестница для того, чтобы по ней в нужный момент бесшумно поднялся кто-то незваный, или все подозрения – не более чем разгул воображения на фоне роковых совпадений? В конце концов, репутация синьора Страцци держалась исключительно на словах Луиджи, которого Пушкин знал не более чем пару минут…
Тереза распахнула невысокую дверцу и за руку втащила своего спутника в небольшую комнатку, где не имелось никакой мебели, кроме большой, застеленной, безукоризненно чистой постели и изящного столика возле – на нем опять-таки красовался графин с вином, на сей раз золотисто-прозрачным, и двумя бокалами.
Остановившись возле постели, скрестив руки на груди, Тереза с лукавой улыбкой попросила:
– Задерните шторы, Алессандро, я порядочная девушка и смущаюсь чересчур яркого света…
Он подошел к окну, протянул руки…
И напомнил себе, что подозрения не сняты до конца. Что наступил самый удобный момент…
Притворяясь, что всецело поглощен шторами, краешком глаза наблюдал, как очаровательная светловолосая девушка, нисколечко не меняясь в лице, молниеносным движением выхватила из-за выреза платья тонюсенькую стеклянную трубочку и одним ловким жестом опрокинула ее содержимое в один из пустых бокалов…
Недомолвок не осталось – и он испытал горькое разочарование в странной смеси с радостью оттого, что рассчитал все правильно. Когда он оборачивался, раздался тихий плеск струящегося в бокалы вина. Тереза протягивала ему один, держа свой в левой, улыбалась самым непринужденным образом, без тени порочности или коварства – так, словно сейчас состоялось наконец долгожданное свидание, венчавшее их долгий роман. «О женщины, вам имя – вероломство», – вспомнил он слова великого Шекспира.
Принял у нее бокал, поднес было к губам – Тереза следила за ним без малейшего напряжения, улыбаясь совершенно невинно – словно вспомнив что-то, резко отвел. Улыбнулся сам:
– Ты знаешь, душа моя, у меня на родине есть старый обычай… Мужчина и женщина меняются бокалами, чтобы чувства были крепче…
И преспокойно протянул ей свой бокал, другой рукой попытавшись взять тот, что она по-прежнему держала в левой руке.
Тереза отстранилась, бросила уже с некоторым раздражением:
– Что за глупый обычай… Ты будешь пить?
– Только если мы обменяемся бокалами.
Тревоги в ее голосе по-прежнему не было. Только нетерпение:
– Алессандро, что за глупые капризы? Пей.
– Из твоего бокала.
– Я так не хочу.
– А если я потребую? – Он улыбался безмятежно, можно даже сказать, лучезарно, но голос был холодным и настойчивым.
– Я не буду.
– А если я предложу деньги? Тебе ведь не привыкать к капризам… гостей?
Судя по ее лицу, ей ни разу не приходилось прежде сталкиваться с таким одолжением, и она попросту не знала, что тут предпринять, лихорадочно соображая, как же поступить? Ее взгляд метнулся, как вспугнутая птица, голос впервые дрогнул:
– Алессандро, милый, что за глупые шутки? Пей, я тебя прошу…
Она подошла вплотную и попыталась, обворожительно улыбаясь, поднять его руку с бокалом к губам. Без всякого труда Пушкин отвел тонкие пальчики и сделал шаг вперед… еще и еще. Тереза невольно отступала, чуть побледнев, пока не оказалась прижатой к стене, прямо под раскрашенной олеографией, изображавшей какой-то старинный дворец, или, как здесь выражались, палаццо. Далее ей было некуда отступать.
Подняв свой бокал к ее лицу, Пушкин произнес холодно, с расстановкой:
74 
