Эпилог

– В другое время я сказал бы, что нас можно поздравить, господа, – тихим, невыразительным голосом произнес граф Бенкендорф. – Трудно судить, как обстоят дела во всех странах, где существуют аналогичные нашему департаменты, но, тем не менее, ситуация не из заурядных: государь воочию убедился, что иные вещи существуют в реальности. И со свойственной ему энергией принял незамедлительные меры… Государь, как известно всем присутствующим, требует порядка во всех областях жизни, и, с его точки зрения – которую обязаны принимать мы с вами – существование наших… подопечных выглядит вопиющим беспорядком. Требующим энергичнейшего пресечения. – Он положил руку на лежащую перед ним бумагу. – Финансовые суммы, ассигнованные Особой экспедиции, превышают все, о чем мы могли мечтать. Дела экспедиции будут отныне под личным патронированием государя. Это достижение… хотя и полученное излишне дорогой ценой. Бедный Александр Сергеевич… Но это ведь война, не так ли? И каждый выбирает свою дорогу…

Какое-то время царило напряженное молчание. Граф опустил взгляд в бумагу с таким видом, словно внимательно ее штудировал, хотя двое остальных понимали, что это совсем не так. Одна из свечей в правом канделябре чадила, но никто не потянулся за щипцами.

– Как государь? – негромко спросил князь Вяземский.

– Государь не из тех людей, на кого подобное может оказать… неприглядное действие. Полон энергии и нынче же ждет нас с подробнейшим докладом, – ответил Бенкендорф. – Так что следует подготовиться, господа. И вот еще что. Я прекрасно понимаю владеющие вами чувства, мне самому искренне жаль Александра Сергеевича, ценнейшего сотрудника и талантливого поэта… но эту историю следует немедленно закончить подобающим образом.

– Простите? – поднял брови Дуббельт.

– Секретность остается секретностью, – сказал Бенкендорф, отстраненно, без всякого выражения выговаривая слова. – Необходимые меры в Сарском уже приняты, все свидетели будут молчать. Будут, – повторил он твердо и убежденно. – Меж тем… Смерть столь заметнейшей личности, каковой был Александр Сергеевич, должна быть в самое короткое время убедительно объяснена обществу. Я повторяю – убедительно. То есть, мы обязаны, сохранив в тайне подлинную правду, немедленно, нынче же, сейчас найти некое объяснение его смерти, не выходящее за пределы… – Он помолчал и с горькой улыбкой закончил: – обыкновенного состояния умов. Материализма, будь он проклят. Иначе… Нам попросту не поверят, и могут возникнуть самые дурацкие пересуды. Ничего этого не существует, господа, – ни Особой экспедиции, ни заграничных миссий Александра Сергеевича, ни происшедшего сегодня в парке. Ничего. Из этого и следует исходить. У кого-то есть соображения?

Теперь чадили сразу три свечи. Царило молчание.

– Разбойники? – предположил вслух Вяземский. – Грабители с Васильевского острова?

Граф поморщился:

– Это, конечно, материалистично, но все же… Как-то не так все должно было кончиться, князь…

– Вам еще и толику романтики подавай, Александр Христофорович? – не без язвительности спросил Вяземский.

– Петр Андреич…

– Простите, ваше сиятельство. Нервы…

– Я понимаю. Но, видите ли… Любой, конечно, может стать жертвой ночных грабителей, и все же при этом варианте сохраняются слухи, сплетни, пересуды… Необходимо что-то более убедительное… я не в состоянии это сформулировать точнее…Убедительное и… естественное, если можно так выразиться.

– Дуэль, – сказал Дуббельт, ни на кого не глядя.

– Леонтий Васильевич?

– Вот именно. Дуэль. Учитывая репутацию Александра Сергеевича, будем откровенны, изрядного бретера, задиры, имевшего множество поединков, общество ни на миг не усомнится…

– Как вы это себе представляете?

– Очень просто, ваше сиятельство. Александр Сергеевич в последнее время ухаживал за Катишь Черновой, о чем втихомолку судачил весь Петербург. Его нешуточным соперником в этом предприятии был некий французский хлыщ, совершенно незначительная личность, не имеющий здесь связей и особых знакомств, зачисленный в кавалергарды исключительно благорасположением государя… приемный сын французского посланника…

– Да-да, что-то такое припоминаю, – кивнул Бенкендорф, заметно оживившийся. – Геккерен… Сам-то он, этот юнец, зовется как-то иначе, в голове вертится… Совершенно варварского звучания имя, напоминающее кличку персонажа комической оперы… Дандас… Дондоз…

  173