Последние отзывы

  53  

Перед отъездом он еще раз посетил Малофеева и оставил немного денег — столько, чтобы хватило на новую одежду, за что едва не поплатился, потому что безногий пришел в ярость, послал его по-черному и, плача, запустил вслед тяжелой колодкой, впрочем, промахнувшись.

В Москву Марк возвращался с заездом в Серпухов, поэтому на перрон Курского он ступил, небрежно помахивая пестрым пакетиком с пузатым олимпийским медведем, в котором болтались вчерашняя газета, пачка сигарет и два яблока, а уже во второй половине дня, еще не заходя домой, имел покупателей на большую часть того, что вывез из Калининграда. Картина неведомого нидерландца легла в фонд, где ей и предстояло тихо дожидаться своего часа.

Уже вечером, на подходе к дому, рядом с метро «Новокузнецкая» хамоватый дружинник с повязкой, явно навеселе, попросил у него сигарету, а прикурив, вдруг паскудно подмигнул, ткнул Марка розовеющим кончиком «Кэмела» в щеку и вдавил, гася жар в коже. От неожиданности Марк отпрянул, а затем коротко, вложив в удар вес всего тела, ответил, целясь в переносье мерзавца. Под разбитыми костяшками противно хрустнуло, дружинник повалился навзничь, глухо стукнувшись затылком о ступень булочной. И сейчас же на него навалились, давя и ломая, еще трое, а в тихом вечернем воздухе залился трелью милицейский свисток.

Спустя короткое время в изодранной рубахе, весь обляпанный кровью, хлеставшей из рассеченной брови, Марк был доставлен в подрайон и от души веселился, слушая, как лейтенант с подручными штатскими сочиняют липовый протокол, подписывать который он ни при каких обстоятельствах не намеревался.

Ночь в камере прошла сносно, если не считать тараканов, рыжих и совершенно плоских, сыпавшихся с потолка, да воплей невесть откуда взявшегося пожилого морфиниста, у которого к утру пошла ломка.

Судя по тому, что вначале произошла дешевая провокация, а затем с ним стали обращаться демонстративно вежливо, не забывая напоминать, что дружинник вот-вот отдаст концы и тогда мотать ему. Марку, срок по самую завязку, все было слеплено с совершенно определенной целью.

С утра им никто не интересовался, однако около десяти разрешили позвонить родным, и он, накрутив на диске номер юридической консультации, попросил секретаршу позвать Дмитрия Константиновича. Тот оказался на месте.

Марк сообщил, где находится, не вдаваясь в подробности — иначе отобрали бы аппарат, — и стал ждать.

Дима явился в полдень с какой-то бумагой из прокуратуры, и Марка сейчас же выпустили из камеры. Возвращая документы, заспанный лейтенант сказал:

— Считайте, что предупреждены. Рекомендую в двухнедельный срок устроиться на работу. Мы проверим. И не забывайте — ответственность за хулиганские действия сейчас особая. Не советую давать волю рукам. Пока — свободны.

Марк рассовал вещички по карманам, недосчитавшись в бумажнике двух сотен, но из-за них не стоило поднимать шум. Слава Богу, что случилось это не следующей весной, когда столица энергично освобождалась перед Олимпиадой от всяческого балласта и уличенных тунеядцев молча лишали прописки и вышвыривали за сто первый километр вместе с бомжами и вокзальными шлюхами. Подхватив адвоката под локоть, Марк покинул подрайон, по дороге обстоятельно изложив приятелю-юристу суть вчерашнего происшествия, на что Дмитрий только крутил головой и фыркал, а под конец стал использовать ненормативную лексику.

Марк, однако, не стал посвящать его в подробности, связанные с коллекцией некой высокопоставленной особы, да ему и самому не вполне еще было ясно, чего от него хотят. Только спустя два года окольными путями ему стало известно, что вся эта ситуация была сфабрикована отлично ему знакомым генералом милицейской службы Петром Алексеевичем Супруном, не раз прибегавшим к его услугам. Ирония состояла в том, что Петр Алексеевич, выпроваживая гостя, всякий раз, уже на пороге, произносил одну и ту же фразу: «Ваш должник, Марк. Если что — обращайтесь». Но это было уже в другой жизни, когда сестра и родители благополучно достигли желанной Хайфы, а Марк, по-быстрому разделавшись с квартирой в Вешняковском, перебрался на проспект Мира, в свой нетвердо стоящий на ногах небоскреб.

Между прочим, его так ни о чем и не попросили. То ли он сам оказался непонятлив, то ли чересчур независимо повел себя, но что рано или поздно все-таки попросят, не вызывало никакого сомнения. И не стоило надеяться на чью-то там забывчивость или безразличие к делу тех, кому было поручено заниматься его особой. Лозунг «То, что партия наметила, — выполним!» не был пустой пропагандистской побрякушкой, в особенности когда дело касалось интересов руководства.

  53