Глава вторая ОТ ПЕТРА ДО ПАВЛА

Итак, к Денбею подступили с перьями и чернильницами дьяки и подьячие Сибирского приказа. Поскольку это был первый японец, какого узрели в России за все времена ее существования, можно представить, с каким интересом его слушали — не по долгу службы, а из понятного любопытства.

Японец, научившийся русскому за время странствий с казаками, и в самом деле рассказал массу интересного. Плыл он вовсе не в «Индию» — это поначалу Атласов ошибся по созвучию. Плыл Денбей в Иеддо (нынешний город Токио). Морской караван принадлежал некоему купцу — тридцать суденышек по тридцать метров длиной каждое. Везли рис, рисовую водку в бочках, сахар, ткани, фарфоровую посуду, железо. Налетел шторм, кораблики разбросало. Тот, на котором плыл Денбей, носило по морю шесть месяцев, потом выбросило на западный берег Камчатки — посмотрите по карте, сущая одиссея!

Из двенадцати бывших на судне японцев троих захватили в плен местные жители, а остальные девять, по словам Денбея, «угребли неизвестно куда» (должно быть, построили из обломков плот и наверняка погибли).

Спутники Денбея погибли в плену. Особенно интересен подход туземцев к доставшемуся им грузу: тканям и железу они обрадовались и взяли себе, рис и сахар выкинули, поскольку такого в жизни не видывали, а попробовать не догадались (может, решили, что это такая отрава). Рисовую водку безжалостно вылили в море (садисты! варвары! тварюги!) — в ту пору камчадалы еще не распробовали «огненной воды», от которой их потом было за уши не оттащить. Кроме этого, на судне было пуда четыре золотых монет, которые тоже достались туземцам — но поскольку они, собственно, жили в каменном веке и деньгами не пользовались, то преспокойно раздали «кругляшки» детям для игры (вот тут автор этих строк, не чуждый нумизматике, форменным образом взвыл, представив, какая сейчас редкость — японские золотые конца XVII века, и сколько они могут стоить, не считая исторической ценности!).

Денбея, как диковинный курьез, представили Петру I. К счастью, тот был в добром расположении духа и не велел набить из японца чучело для своей Кунсткамеры (зная Петра, можно было опасаться и такого исхода). Император велел обучить японца русскому языку в совершенстве, а когда выучится, дать ему самому в обучение японскому несколько смышленых русских ребят. Вот и получилось, что Атласов доставил в Россию еще и первые сведения о Курильских островах и Японии — из первых рук. Пушкин, в свое время с огромным интересом изучивший материал Атласова, назвал его «камчатским Ермаком».

К сожалению, через десять лет, в 1711 г., «камчатский Ермак» погиб — и отнюдь не от вражеской стрелы…

Пока Атласова на Камчатке не было, туда самовольным образом проникло несколько отрядов казаков и просто «охочих людей», поставили два острога и принялись убивать и грабить камчадалов. Известия о беспорядках достигли Москвы, Атласову присвоили немалый чин «казацкого головы» и отправили наводить порядок с самыми широкими правами: он имел инструкции действовать против туземцев «лаской и приветом», а ослушников имел право казнить.

Привыкшие за это время к вольной жизни казаки взбунтовались против нового начальника (крутого по характеру), посадили его под замок, а сами принялись строчить кляузы, приписывая Атласову все мыслимые прегрешения. На несколько лет закрутилась склока. А тут еще коряки и восточные камчадалы пошли войной на русские городки…

Кое-как Атласов со всем этим справился и навел относительный порядок. Но однажды к нему явились трое казаков с каким-то якобы неимоверно важным письмом. Когда Атласов принялся его читать, получил удар ножом в спину…

В том же 1711 г. служилый человек Петр Попов получил на Чукотке известия об «острове зубатых людей». Чукчи рассказали немало интересного: через море от Чукотки лежит большой остров, на котором обитают «зубатые люди». Вера и язык у них совсем не те, что у чукчей, и с чукчами они частенько воюют. Летом, когда пролив свободен ото льда, «зубатые» приплывают на Чукотку на байдарах, а зимой прикочевывают на оленях, управляясь за день. Общественное устройство такое же, как у чукчей: никакого верховного вождя нет, живут всяк своим племенем.

  17