Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
104 
— Это нам, это нам. Это в Глазок Пинещиничу и Наместу на двоих. Это Захару, это мне, эго семье Словятиной за отца сгинувшего, отсюда половину седел на пустой возок, для Суравы перекиньте, это Гнездилу и Савину, заместо коней…
Олег с большим удивлением узнал, что на них с Одинцом каким-то образом выпала большая юрта на двоих и три повозки, одна из которых с рухлядью. Это не считая скота, что определялся: «как всем одному».
Телеги начали разъезжаться в стороны, составляя сразу три разных по длине обоза. Самый короткий оказался суравский — всего около полусотни телег. Впрочем, и в поход от деревни уходило лишь три десятка желающих. Четверо из них ныне лежали холодными, еще трое — не могли ходить, да человек пять имели на теле раны не особо опасные. Почти половина воинов попробовали на себе крепость половецкой стали, тяжелая выпала на этот раз война. Но возвращались — с честью!
Охотники врезались в табун, отделили небольшой косяк лошадей, пересчитали, двух отпустили назад, прочих погнали по дороге. Следом, возмущенно блея, потрусили похожие на грязные клубки овцы. Олег, поднявшись в седло, подъехал к Одинцу, что устраивался на облучке телеги с объемистыми тюками войлока — наверное, являвшегося покрытием той самой юрты, жерди и прутья к которой возвышались на втором возке.
Знакомые и родичи из Кшени и Суравы, из ближних деревень начали обниматься.
— Ну, а нам целоваться не с кем вроде бы, — кивнул ведун Одинцу. — Поехали домой.
Воля мельника
В Сураву ратный отряд входил во всей своей грозной красе. На гребне холма, перед спуском, Захар приказал пустить коней и овец вниз — куда они из долины между лесом и болотом денутся? Обоз составили в общий поезд, вожжи первой телеги накинув на луку седла одного из ратников. Мужчины расхватали рогатины, надели вместо шапок шлемы, скинули налатники и двинулись по дороге.
Селяне уже сбегались к воротам — трудно было не понять, что случилось, когда неведомо откуда появляется богатый табун и выходит из леса огромная отара. Рать неспешным шагом двинулась по дороге, миновала валун, вышла на прямой путь. Впереди гордо гарцевал, удерживая Багряную Челку, Одинец с замотанной в лубки правой рукой, следом ехали Олег с Захаром, при полном оружии, дальше — все остальные. Зрелище должно было выглядеть довольно грозно: ровный ряд нацеленных в небо пик, блеск шлемов и брони, большие щиты в руках воинов.
К своим мужчинам с криками кинулись жены, дети. Две незнакомые ведуну девицы ухватились за стремена Одинца — это были не сестры, и уж точно — не Людмила. Но вскоре появилась и она, в темной душегрейке поверх сарафана и темно-зеленом платке на волосах. Подбежала к сыну, отпихнув одну из девиц, погладила по ноге, заглядывая в лицо. Но он, балбес, гордо таращился прямо перед собой, пытаясь олицетворять мужество и неколебимость. А женщина отступила, глаза ее забегали, остановились на Середине. Она облегченно вздохнула, низко поклонилась, приложив руку к груди.
— Сейчас разъедемся, — негромко сообщил Захар. — Коней своих оставим, броню скинем, да сюда вернемся, скотину разберем. Я детей пошлю дрова заготовить, тризна с тебя. Согласен, воевода?
— Само собой, — кивнул ведун.
— Да, и хан твой в моей повозке вместе с юртой катается.
— Сделай доброе дело, Захар, пусть он еще пару дней у тебя побудет. А то я за себя не ручаюсь. Потом поможешь мне кару для него устроить. Договорились?
— Добро, — кивнул старшой. — Токмо не затягивай.
Они въехали в ворота, отвернули в разные проулки. На то, чтобы снять с себя броню и завести лошадей в конюшню, ушло несколько минут. Еще столько же — чтобы обнять Третю, потискать в объятиях сестру. Ведун с Одинцом вместе вышли из поселка, забрали из оставленных повозок свои, пошли на поле снова.
— Ну, Челкач, — приветствовал Одинца старший, — ты у нас оберегом был, у тебя и глаз должен быть верным, поворачивайся к полю спиной. Чьи кони?
Коля и Трувор — захаровские пострелята, как раз отделили от табуна трех коней.
— Это… Твои!
— Быть по сему! Лада, ты где? Гони их к нам на двор. А это чьи?
— Проскури.
Как и дележ дувана, процесс распределения коней вызвал всеобщий интерес, каждая тройка, уходящая к новым хозяевам, провожалась радостными криками. Себя Одинец назвал последним, заполучив пару чаграевых кобыл и саврасого мерина. Потом точно так же разошлась по рукам отара — с помощью сестры и брата Людмилин сын угнал себе на двор пятнадцать овец.
104 
