очень нудно 
6 
– Ты что, совсем ничего не знаешь? Это же владыка Киева. Он очень богат, а старая Эфта еще богаче, поэтому князь ее ненавидит, но она может заставить его поступать так, как она хочет. Когда она им довольна, то говорит ему – ты мой славный бычок, а если решит его поддразнить, зовет жучком болотным. Траско хочет, чтобы меха, и особенно горностай, Эфта покупала только у него, потому что она берет много товара. Она очень толстая женщина, даже толще, чем Траско. Он подарит тебя ей, чтобы поправить свои дела.
– Ты хорошо рассмотрел меня? Голос мальчика звучал необычно, но Клив в ответ сказал только:
– Ну да, выглядишь ты плоховато, но, когда ты раскормишься, станешь куда лучше, по крайней мере, Траско на это рассчитывает. Я надеюсь, когда смоется вся грязь, ты не окажешься уродцем.
– Еще как окажусь. Клив нахмурился сильнее:
– Тебя уже довольно били, а ты разговариваешь со мной так, словно я не могу сделать тебе ничего дурного. Я же раб Траско. Ты глупо ведешь себя.
Мальчик промолчал.
– Вот и хорошо, – похвалил его Клив, – учись держать рот на замке, и я позабочусь о тебе, Траско привык к тому, чтобы все его прихоти тут же исполнялись.
– Скоро он лопнет от обжорства.
– Возможно, только тебе вряд ли доведется это увидеть. А теперь дай-ка мне посмотреть твою спину. Не дергайся. Знаю, что больно, но я хочу отнести тебя на кровать.
– Хорошо бы, правда, я и шелохнуться не могу. Клив протянул руку и осторожно коснулся мальчика, повернул его лицом к себе. Он увидел, что от боли лицо юного раба стало совсем бледным, почти безжизненным, хотя в глазах вместо покорности, которой его учили, по-прежнему жила неукротимая ярость. Клив так же осторожно приподнял мальчика, поставил на ноги и почти что волоком потащил к узкой постели. Там он бережно уложил его на бок и замер, вглядываясь в щуплую фигурку. Очень тихо Клив произнес:
– У тебя грудь…
Девочка не ответила ему, даже не попыталась запахнуть на груди обрывки рубахи. От боли она и вправду не могла пошевелиться.
– Как тебя зовут?
– Ларен.
– Странное имя, и слова ты произносишь не совсем обычно. Объясни мне, зачем ты притворялась мальчиком? В здешних местах мальчиков насилуют так же часто, как и девочек. Ладно, я постараюсь помочь тебе. Конечно, я ничего не скажу Траско, но он и сам скоро обо всем догадается, и тогда мне солоно придется за то, что я скрыл от него, кто ты.
– Да, – подтвердила девочка и до крови закусила губу.
Клив отодрал прилипшие к ее спине ошметки старой вонючей шкуры и начал аккуратно промывать раны, оставленные кнутом.
– Спасибо, – сказала вдруг она.
Клив только фыркнул, полагая, что ведет себя глупее, чем тот, кто вздумал бы нагишом сражаться с морозом, однако душа у раба была добрая, и он вздрагивал, будто от собственной боли, всякий раз, когда судорога пробегала по телу девочки. Вымыв начисто больную спину и покрыв ее густым слоем белой мази, Клив выпрямился и наказал Ларен:
– Лежи тихо. Я принесу тебе поесть. Траско не велел давать тебе много похлебки, чтобы у тебя кишки не лопнули после того, как ты столько дней голодала.
– Знаю, – ответила она, – я слышала, что он говорил.
Больше девочка ничего не сказала, молча выжидая, пока Клив покинет маленькую комнату. Тогда она огляделась. Чистая комната со свежевыбеленными стенами. Она больше привыкла к темным деревянным помещениям, где сидели нарядно одетые люди и пахло благовонными свечами. Это что-то новое, белизна смотрелась здесь очень странно. В комнате стояла только одна кровать, та самая, на которой она лежала, рядом с кроватью – небольшой стол, на столе – свеча. Высокое окно украшала меховая занавесь, днем ее отдергивали, и сейчас в комнату, на радость Ларен, струился ясный солнечный свет. Глядя на веселый луч света, девушка гадала, какая участь постигла Таби, стараясь хоть на минуту забыть о слишком хорошо ей известном ответе на этот вопрос. Боль когтями рвала ее спину, но иная, сильнейшая боль сдавила грудь Ларен: она не сумела спасти Таби. Ларен давно уже не была наивной девочкой и знала, что ждет ребенка, оставшегося в невольничьей яме: он умрет. Она не раз видела, как умирают такие дети. Или же дикие, чуждые привычных ей нравов люди купят его, чтобы позабавиться, пока не прискучит. В любом случае Таби обречен.
Ларен не плакала. Слезы остались в далеком прошлом, в прошлом, которое ей казалось теперь смутным, поблекшим, размытым, даже самые яркие его черты быстро, очень быстро стерлись под гнетом голода, унижений и яростной борьбы за жизнь Таби. “Быть может, пришла пора покончить со всем этим, нет смысла сопротивляться”, – думала Ларен. До сих пор она держалась ради Таби, твердила себе, что обязана беречь свою жизнь, чтобы сохранить жизнь мальчику. Ей приходилось нелегко – ненависть к тем, кто обрек ее на эту жизнь, по-прежнему сжигала все внутри, мысль о мести пылала столь же ярко, как в самом начале, и, казалось, больше никаких чувств в душе Ларен не могло уцелеть. Но с ней оставался Таби, ее маленький братишка, и душа Ларен продолжала жить, и потому ее решимость никогда не слабела. Если бы Таби не было с ней, если бы он не нуждался в защите, если бы Ларен не знала, что ее смерть означает неминуемую гибель Таби, она давно бы сдалась, закрыла глаза и умерла. А теперь кончено – Таби умрет. Однако умрет он еще не сейчас, не сразу. Если Таби сегодня никто не купил, то он ночует в тесной грязной хижине, примыкающей к невольничьему рынку. Мальчик совсем один, голодный, напуганный. Ларен знала, что брат надеется только на нее, но сглупила: при всех ударила Траско, и новый хозяин излупцевал ее кнутом. Теперь она лежит беспомощная, как новорожденный щенок, и даже на спину перевернуться не может. Ладно, щенок и то лучше, чем бельчонок. При этой мысли Ларен покачала головой и начала приподниматься на локтях. Резкая боль пронзила спину, обвилась вокруг груди, Ларен задохнулась, почувствовав, что ей и дышать больно, однако она стерпела эту муку и продолжала подниматься. Просто удивительно, как легко она переносит теперь то, что раньше могло бы сразу убить ее. Неужели это она была когда-то такой нежной, ранимой и слабой?
6 
