112 
— Та-у кха «кху», — это своим, которые со мной идут. — Тонкаа-ва ару-йа м-анити. — Ну, что никаких таких «ку», это моя жертва духу моего племени.
Тонкавы понимают, что их все равно грохнут, бросаются вперед. Хромающий на ногу получает ножом в живот, уж что-что, а метать ножи меня учить не надо. С детства, каждый день, в тяжелой форме. Спасибо деду. Второй, с палицей и ножом, наскакивает — и понимаю, почему мои индейцы тонкавов боятся. Как боец этот отморозок на голову круче всего, что я здесь видел. Палица отбивает древко пальмы, нож царапает предплечье… расходимся. Снова ухожу от палицы, блокирую нож, отскакиваю и — ННА, этого у вас не знают! Выпад, проход по рукояти, остановка удара и сразу же — широкий отмашной по горлу. Готов!
Добиваю (сам! Я впервые в жизни человека руками убил, но здесь и сейчас иначе нельзя — лицо потеряю) второго, удачно попал — ударом в грудь. Широкий клинок пальмы с хрустом проламывает грудную клетку, застревает, тащу назад со скрипом, противным таким. Нет, тошнить будет потом, если вообще будет. Двадцать первый век кончился…
— ЫЫЫЫЫР! — Кровью забрызгало, штаны теперь хрен отстираешь, «Тайда» нема! И воздев руки: — Господи, прости меня грешного!
Потом хоронили наших, быстро и совсем не торжественно, потом шли назад — предупредить всех, не всемером же эти к нам приперлись, явно их больше.
Сейчас вот иду, отчищаю кровь с клинка пучком травы, думаю — надо у Шоно антидепрессантов каких спросить. А индейцы совсем по-другому смотрят. Интересно, не накосячил ли я где? Хотя все правильно, в лучших заветах и дедушки покойного, который учил оружие зря не вынимать, но если уж вынул — делать по полной, и Дяди Саши, который вождю ихнему сказал про нашу жуткую свирепость.
Собачке ошейник с медалью делать не буду. Я ей при первой же возможности памятник при жизни поставлю. Так и вижу — черная бронза, огромная зверюга, задранная нога, тело дохлого людоеда…
Ирина
Август, слегка жарит солнышком, с моря слышится плеск воды и доносит ветром запах водорослей. Так и тянет выбраться на пляж позагорать, в водичке поплескаться… Но — нельзя! И не только потому нельзя, что могут всякие-разные нагрянуть, а еще и потому, что надо наконец подстричь те колючие кустики, что посадили вместо забора вокруг томатно-картофельно-прочеовощных посадок.
Кустики, конечно, пока еще так себе — все же лишь недавно посажены, но ветки боковые следует обрезать. Хотя бы затем, чтобы сборщики урожая не перецарапались об них потом, когда пора придет томаты-картошки всякие собирать. Да. Вот и чикаю я их сейчас — практически в гордом одиночестве. А все почему? А все потому, что Катю припахали медициной заниматься, благо нервы у Катюшки ого-го! Она ж ни вида крови не боится, ни того, как раны колотые там, резаные выглядят. Видно, мамина «закваска» сказывается. Мама-то ведь у нас медик была, а может, и сейчас где-нибудь там есть… Ведь не факт, что родители погибли при БП — может, их тоже перенесло, хотя бы и сознанием!
Ну во-от, две трети заборчика дочикали, можно и отдохнуть, водички из глиняной бутыли хлебнуть. Бутылка — моя личная гордость! Сама вылепила. Правда, за основу пришлось взять обыкновенную пустую оплетку на тяжеленной стеклянной бутылине, обмазать ее с внешней стороны потолще, обсушить, плетенку вытащить и только потом прилепить горлышко к будущему изделию. Ну да ничего, потом я еще и ручку к бутылке прикрепила — получилась не то бутыль, не то кувшин, да зато удобно.
Потом разрисовала, снова подсушила, облила паливой и на обжиг. Хорошая получилась посудинка!
Так, теперь опять обрезка кустиков — ну до чего же занудное занятие! Чик и чик, хрусть, снова чик-чик — однообразнейшее, доложу я вам, это занятие… Эх, даже на прополке сорняков веселее! Хотя бы потому, что там народу больше.
А ведь потом еще надо будет подкормку в землю вносить — удобрения которые. Тоже народу много будет, поля-то ведь под овощи и даже где-то фрукты, вполне приличные по размерам. Скучать — не придется! И это — хорошо!
Старый Империалист
— Утро красит нежным цветом… — напевал я старую добрую песню. Собственно говоря, кроме двух строчек я ничего и не помнил, а поэт наш еще до этой песни не добрался. Итак, я направлялся к ручью для проведения утренних процедур.
И вдруг увидел ЕЁ!
Она была, нет, она — есть! Она, о боги нового мира, неужели вы смилостивились над бедным попаданием? Она не была прекрасна, это была материализация моей мечты, той самой, детской.
112 
