Последние отзывы

  33  

Вход в долину открылся внезапно — узкая щель посреди монолитного бурого склона и тонкая змейка, протоптанная тысячами ног, ныряющая в нее. Я облегченно вздохнул и рухнул без сознания. Сделал, так сказать, привал.

Знаете, почему у воблы нет ног? Она не хочет терпеть таких мук, какие перенес я, заставляя передвигаться свое сушеное тело, желающее покоя, — пусть смерти, но покоя — по узкому, гудящему от ветра ущелью. Наверное, этот темный коридор, прорубленный природой, узкий как лаз в заборе, смыкающийся высоко над головой в узкую светлую ниточку, обладает своей неповторимой красотой, но я ее воспринять не смог. Просто отметил в сознании Говорящую Скалу, как верстовой столб, повернул налево, в траву, к Голодному полю, а когда под ногами зачавкало, с размаху врезался головой в пружинящую землю и стал с наслаждением глотать выступившую прохладную влагу. Потом, распугивая комаров, катался в зеленой, сочной, хрустящей траве, вдыхая парной аромат, и снова пил свежую, живую воду.

Трудно быть бестолковым: давно уж пора начать понимать, что означает острая зубная боль. Но я списал ее на слишком холодную воду и, сделав напоследок еще десяток хороших глотков, пошел в Поселок. На ночь в поле оставаться нельзя — комары сожрут.

Добрался до площади перед храмом уже затемно. Потрогал котел. Холодный. Не собирались, видно, сегодня. Может, шаги мои их спугнули? Говорящая Скала ведь не различает свой-чужой. Шаги и все. Интересно, где Чегай отсиживается?

Опять идти ночевать на холодный жесткий Поющий Мост не хотелось. В душе я надеялся, что на ежевечернем рассольнике удастся найти ночлег, но, видно, не судьба. В дом Тхеу пути тоже не было: как я в глаза Вейсы посмотрю? Как объясню, почему не смог защитить ее мать?.. И ноги понесли меня к Колодцу…

Да, зубы пульсировали упругой раскаленной болью, но сон сморил меня в считанные секунды…

Черт его знает, зачем понесло Мая на Поющий Мост с утра пораньше. Не знаю. И не видел.

Видел пустыню. Теплое солнце и лазурное небо, мелкие оранжевые барханчики, и стервятник, раскинувший крылья далеко впереди. Значит, кто-то опять забрел на солончак. Они осторожны и пугливы, они идут за солью, внимательно всматриваясь вдаль и нервно поводя ушами. Но все тихо. Драконов нет нигде. Драконы ушли. Драконы не страшны. И только стервятник высоко над их спинами знает истину, только он видит, как за горизонтом легко стелется над дюнами гигантский хищник. Широкие его лапы не проваливаются в рыхлый песок, мышцы его не знают усталости, и когда чешуйчатая спина поднимется над солончаком, бежать будет поздно.

И я уже вижу, как они мечутся в страхе, вопят и скачут в стороны, закидывая за спины рога, но копыта их вязнут в песке, как в болоте… А я бегу легко и свободно, и полыхают огнем клыки, в предвкушении теплой, сочной добычи, и крики ужаса лишь раздразнивают аппетит…

Даже понять ничего не успел… Прыжок. Май закричал, покатившись от толчка, дохнуло свежестью от близкого края Колодца.

Расширенные от ужаса глаза мальчишки. Пламя бьется в клыках голодной болью. И эта чертова муха, влетевшая в глотку в самый последний миг. Я поперхнулся, кашлянул этой крылатой мерзостью в сторону, но выигранной секунды хватило, чтобы понять: Тхеу, Май… Кто будет следующим? Чегай? Стива? Вейса? Сколько мне понадобится времени, чтобы сделать поселок охотников действительно мертвым?

Бешеное пламя боли взметнулось в голову, но подчинить себе не успело: я швырнул мальчишку в сторону и сделал шаг с обрыва.

И боль исчезла. Сознание стало чистым и ясным. А посреди этой самой ясности жирно и ярко выпятилась одна — единственная мысль: «Ну и дурак ты, Игорь.»

А потом голова треснулась о воду. Такое ощущение, словно о доску. Я даже «вырубился» на мгновение. Во всяком случае, удара «доской» по плечам уже не почувствовал… Если я тут же не помер, то только потому, что вода оказалась слишком холодной — из такой хочется сперва выбраться, а уж потом помирать. Руки заработали по-собачьи — все остальные стили мгновенно выветрились — и через минуту я свечкой, как пингвин от касатки, выскочил на скальную площадку… А после этого помирать и вовсе стало глупо.

Ощущая внутри себя температуру не выше четырех градусов по Цельсию, я на четвереньках покарабкался наверх, к теплу и свету. Зубы лишь тихонечко пульсировали теплом, как бы говоря: не надо таких радикальных решений, мы больше не будем…

  33