Прах к праху

Перед открытыми глазами качнулась серая ткань. Зверев испуганно приподнялся, вскрикнул от боли — но заметил справа в углу образок с лампадой и облегченно откинулся обратно: раз здесь икона, значит, он не в полоне, а среди своих, русских.

— Андрей Васильевич? — тут же появился у изголовья Полель. — Очнулся, княже?

— Где я?

— Князь Воротынский велел к себе в имение отвезти, как прослышал, что тебя ранило. Тут рядом, на Оке его удел.

— Я помню. — Андрей пошевелился, скрипнул зубами от боли: — Что со мной?

— Как подобрали, шлем прорублен оказался, да потоптались сверху лошади изрядно. Вся грудь, как кровоподтек един. Вестимо, ребра поломаны иные али многие.

— Обоз отбили?

— Все три отбили. И первый благополучно до Калуги дошел, и второй взяли, возле которого тебя сбили, опосля еще один бояре привели. Точнее не ведаю, мы с Изольдом тебя увезли.

— Хорошо… — облегченно закрыл глаза Зверев.

— Я сейчас бульончика принесу, княже. Тебе покушать надобно. Четыре дня бесчувственным пролежал, совсем ослаб, знамо дело. Я мигом, княже. Одна нога здесь, другая там…

Две недели князь Сакульский провалялся в перине. Не то чтобы он был очень слаб — но любая попытка пошевелиться вызывала такую боль во всем теле, что прямо хоть волком вой! Сначала отпивался густыми мясными бульонами, потом перешел на разваренный до состояния патоки кулеш. Постепенно боль отпускала, и он начал подниматься, медленно прохаживаясь по гульбищу огромного и пустого княжеского дворца. Хозяева пребывали в Москве — и князь Сакульский отлично понимал, почему.

Через месяц он окреп достаточно, чтобы самому подняться в седло. Пусть и морщась от боли при каждом покачивании, но спокойным походным шагом за неделю до столицы добрался. Хотя, надо признать, несколько дней потом в постели пролежал. Только в сентябре он почувствовал себя достаточно крепким и здоровым, чтобы нанести визит своему другу, князю Михаилу Воротынскому. Здесь он и услышал о подробностях самого страшного разгрома Руси за всю ее историю.

Оказалось, что татары Девлет-Гирея подошли к Серпухову уже на следующий день после отъезда князя Сакульского в Москву и начали переправу. Стоявшее под городом земское ополчение мешать им не стало, близко не подступало и не сделало по врагу ни единого выстрела. О том, что толпы бандитов идут по Серпуховской дороге, воевода Вельский отчего-то никому сообщать не стал, гонцов не послал ни к царю, ни к князю Воротынскому. Однако, едва крымчаки втянулись по тракту в леса, он, как и было приказано, развернул свою шестидесятитысячную армию и ударил им в спину. Невесть почему, однако же воевода Большого полка, командовавший всеми собранными на Оке войсками, самолично помчался на врага в числе передовых сотен. То ли князь Иван Вельский наслушался упреков в трусости, пока разбойников невозбранно мимо себя к столице пропускал, то ли не ставил ни во что обозные татарские части, то ли просто у него рука раззуделась самолично хоть несколько бандитов зарубить, али еще чего случилось, но уж так произошло: старший воевода князь Вельский помчался в атаку в рядах самых первых боярских сотен. И в первой же сшибке, в самом начале сечи получил столь тяжелые раны, что командовать больше уже не смог.

Холопы повезли князя в Москву по безопасной Каширской дороге, командование земским ополчением принял воевода полка правой руки князь Иван Мстиславский, который и приказал немедленно драпать. Так и не начав сражения, земская армия, все шестьсот сотен служивых детей боярских развернулись и, бросив обозы, добежали до Каширского тракта и по нему помчались вслед за увечным князем Вельским.

Стычка с опричниками из царской свиты, а также весть о схватке в тылу задержала татар почти на целый день. Этого времени как раз хватило земскому ополчению, чтобы добежать до Москвы и сесть там в осаду буквально на глазах у передовых дозоров Девлет-Гирея.

Крымский хан, ошалев от неслыханной удачи, разбил ставку в селе Коломенском, его сыновья — на Воробьевых горах. Бандиты, поверив в свою удачу, вознамерились штурмовать Москву — но, разумеется, добиться ничего не смогли. Городские стены испокон веков остаются непреодолимой преградой для легкой степной конницы. Однако разросшиеся вокруг русской столицы посады из бесчисленного количества слободок и дворов никакими стенами или иными укреплениями не прикрывались. Эти незащищенные предместья татары принялись грабить, едва приблизились к городу, а потом и подожгли. Огонь быстро охватил город со всех сторон, местами перекинулся в неприступную для чужаков крепость, загулял по тесно выстроенным деревянным дворцам и избам. К несказанному веселью басурман, очень скоро обезумевшие от ужаса горожане стали сами выскакивать из пекла к ним в руки: только успевай ловить, да в десятки увязывать. Кто не желал плена — прятался в холодных погребах и сырых подвалах, забирался в реку, погибал в огне. Кварталы, до которых не добралось пламя, накрыло густым дымом. Большая часть земского ополчения, так и не вступившего в сражение, самым бессмысленным образом угорела, задохнулось в плену московской твердыни. В том числе и сам их главный воевода князь Иван Вельский.

  92