Последние отзывы

  111  

— «Просто»?— Он отдернул голову. — Это, черт побери, совсем не «просто», когда твоя работа состоит в доведении людей до самоубийства.

— Ты никого не доводил до самоубийства, Ингвар. Ты сам это прекрасно знаешь.

Он сел на высокий кухонный табурет. На грязной тарелке лежали листья сельдерея, он сунул один в рот.

— Нет, не знаю, — сказал он, пережевывая.

— Любимый, — сказала она, и ему пришлось улыбнуться. Она поцеловала его в ухо и в шею. — Ты никого не можешь убить, — прошептала она. — Когда ты находишь паука, ты выбрасываешь его в сад. Рудольф Фьорд покончил с собой. Он выбрал смерть совершенно самостоятельно. — Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. — В этом нет твоей вины.

— Я скучаю по тебе, — сказал он, все еще жуя.

— Скучаешь по мне? Что за ерунда. Я здесь.

— Не совсем, — возразил он. — Мы оба не совсем здесь. Не так, как раньше.

Все наладится, подумала она. Скоро. Я наконец-то начала спать. Не много, но гораздо больше, чем раньше. Скоро весна. Рагнхилль подрастет. Станет сильнее. Все будет хорошо. Только бы это дело было закрыто, и ты...

— Ты не думал о том, чтобы отдохнуть? — спросила она, начиная загружать посудомоечную машину.

— Отдохнуть?

— Да, взять отпуск по уходу за ребенком?

— Как будто у нас есть на это деньги...

Он все жевал и жевал, рассматривая зеленые обкусанные листья на тарелке.

— Я могу снова начать работать, — сказала она. — Подумай, разве не хорошо будет отойти от этого дела? Забыть о нем? Заняться чем-то другим...

— Не говори ерунды. — Он еще раз провел ладонью по ежику на голове. — Как странно — выбрать смерть...

— Послушай, ты мне зубы не заговаривай. Ты думал об этом?

— У тебя есть право на основную часть отпуска по уходу за ребенком, Ингер Йоханне. И это разумно и справедливо. Ты недавно родила и кормишь ребенка грудью. Это хорошо для Рагнхилль. Значит, это хорошо для нас.

Как будто чтобы подчеркнуть, что дискуссия окончена, он выплюнул то, что осталось от листа сельдерея, в мусорное ведро под раковиной.

— Это очень странно, — развел он руками, — что человек решает покончить с собой, потому что кто-то может узнать, что он гомосексуалист. В две тысячи четвертом году? Да черт побери, они же везде. У нас работает куча лесбиянок, и что-то не похоже, чтобы их кто-то притеснял или они как-то стеснялись...

— Ты ничегошеньки об этом не знаешь, — сказала Ингер Йоханне, собирая салфеткой листья сельдерея в мусорное ведро. — Ты с ними совсем незнаком.

— Да черт побери, в этой стране министр финансов — гей! И никого это не волнует.

Ингер Йоханне улыбнулась. Это его задело.

— Министр финансов... холеный мужчина из хорошего района, — сказала она. — Дипломатичный, настоящий профессионал и, если верить тому немногому, что мы о нем знаем, прекрасно готовит. Он уже сто лет живет с одним и тем же мужчиной. И это все-таки немножечко другое, чем покупать мальчиков и расхаживать с блондинками под мышкой каждый раз, когда на тебя направлены камеры.

Ингвар ничего не сказал и опустил голову на руки.

— Давай ты поспишь немного, — тихо сказала она, гладя его по спине. — Ты всю ночь не спал.

— Я не устал, — пробормотал он.

— А что тогда с тобой?

— Расстроен.

— Я могу чем-то помочь?

— Нет.

— Ингвар...

— Хуже всего то, что с Рудольфа практически сразу сняли все подозрения, — горячо сказал он, выпрямляясь. — У него все было в порядке с алиби. Ничто не указывало на то, что он как-то причастен к убийству. Наоборот, если верить сообщениям его коллег, он был очень этим подавлен. Почему мы просто не могли оставить его в покое? Каким боком нас касается то, с кем он там трахается?

— Ингвар, — снова начала она, кладя обе руки ему на шею.

— Послушай меня, — сказал он, отталкивая ее руки.

— Я слушаю. Но не могу не возражать, когда ты не прав. У вас были веские причины следить за Рудольфом Фьордом. По крайней мере из-за ссоры с Кари Мундаль на вечере памяти...

— Да понимаю я, — перебил он. — Но дней пять назад ты составила профиль убийцы, и он совершенно не походил на Рудольфа Фьорда! И почему тогда я должен был преследовать...

— Ты не верил в этот профиль, — устало сказала она, доставая порошок для посудомоечной машины, — ни тогда ни сейчас. И перестань дуться.

— О чем это ты?

— Ты себя очень жалеешь. Прекрати.

Она включила посудомоечную машину, поставила порошок обратно на полку в шкаф и повернулась к нему. Уперла руки в бока и широко улыбнулась.

  111