Последние отзывы

  17  

Хотя В.М. Молотов не решился конкретизировать свой интерес к политическому соглашению с Германией, Ф. Шуленбург, подводя итог беседе, оказался близок к истине. По его мнению, «только определенное предложение, исходящее от германского правительства, будет здесь рассматриваться всерьез»^[36].

Догадка Ф. Шуленбурга о том, что В.М. Молотов своим требованием о необходимости подведения под Двусторонние отношения «политической базы» хотел подтолкнуть немецкую сторону к «определенному Предложению» на переговорах, нашла подтверждение в выступлении В.М. Молотова 31 августа на сессии Верховного Совета СССР с предложением ратифицировать подписанный им советско-германский пакт. По признанию Молотова, с 1926 года «политической основой» отношений с Германией стал «договор о нейтралитете» (Берлинский договор о ненападении и нейтралитете), «который был продлен уже нынешним германским правительством в 1933 году». Добавив, что «этот договор о нейтралитете действует и в настоящее время»^[37].

Следовательно, к моменту заключения пакта о ненападении продолжал действовать продленный Гитлером в мае 1933 г. Берлинский договор, представлявший ценность именно как политический договор. Так как статью о нейтралитете дополняли и развивали другие статьи договора, закрепившие характеристику двусторонних советско-германских отношений со времен Ра-палло 1922 г. как «самых дружественных» (М.М. Литвинов). Но объяснение советского стремления заключить с Германией новый договор только тем, что вместе с ним стороны подписали секретный протокол о разделе «сфер интересов» в Восточной Европе, будет неполным. Не учитывающим широкого геополитического контекста пакта о ненападении, подлинное значение которого раскрылось через несколько дней, когда Германия напала на изолированную Польшу, а сталинский Советский Союз закрепил антизападную направленность нацистской агрессии.

По этим документам видно — и это следует подчеркнуть, — что на данной стадии продолжавшейся эволюции советско-германских отношений большее стремление к двустороннему сближению проявляла советская сторона. Высказываясь за то, чтобы не ограничиваться сферой экономических отношений, а урегулировать двусторонние политические отношения. Более того, сделать политическое урегулирование приоритетным.

Все же нельзя не задаться вопросом: подведение какой «политической базы» под советско-германские отношения имел в виду В.М. Молотов? Если он имел в виду только заключение договора о взаимном ненападении, то мог воспользоваться заявлением Ф. Шуленбурга о том, что германское правительство считает Берлинский договор 1926 г. сохраняющим силу. Молотов же, как уже говорилось, «уклонился» от разъяснения своей позиции, несмотря на настойчивость посла. Другими словами, у него была уже выработана определенная позиция, но Молотов предпочел пока не раскрывать карты.

В Берлине, в отличие от Москвы, еще не были готовы к сделке, на которую прозрачно намекал В.М. Молотов. Через несколько дней «Джонни» передал американцам информацию о реакции германского МИДа на отчет Ф. Шуленбурга о встрече с Молотовым — воздержаться от дальнейших шагов по сближению^[38]. Через месяц в еще одной депеше в Госдепартамент о состоянии советско-германских отношений С. Грамон сообщил о результатах очередной поездки Шуленбурга в Берлин. Как выяснилось, И. Риббентроп никак не откликнулся на предложение Молотова подвести «политическую базу» под двусторонние отношения^[39].

До 28 июня, когда произошла вторая встреча Ф. Шуленбурга с В.М. Молотовым, депеши, посылаемые американским посольством в Госдепартамент, в основном касались советско-германских экономических переговоров. Такие переговоры шли — не очень активно, но и без формального разрыва^[40].

Запрос германского посла о новой встрече был тут же удовлетворен. В.М. Молотов, вероятно, спешил узнать ответ на свое предложение относительно подведения под советско-германские отношения «политической базы». Но его ждало разочарование. В беседе, продолжавшейся больше часа, Ф. Шуленбург ограничился тем, что повторил заверения об отсутствии у Германии агрессивных намерений в отношении Советского Союза. Приведя в подтверждение такие аргументы: полное прекращение антисоветских публикаций в немецкой прессе, уступка Венгрии Закарпатской Украины (снимавшая с повестки дня так называемый украинский вопрос, то есть продолжение движения Германии в восточном направлении), заключение в начале июня Германией договоров о ненападении с Эстонией и Латвией^[41].

  17