Последние отзывы

  77  

— Vous vous enroles pour la querre, le comte? Mon dieu, mon dieu!^[30] — вяло удивилась графиня.

Граф сумел храбро погибнуть в Восточной Пруссии в Брусиловском прорыве, подняв в атаку из окопной грязи свою роту и бежа с сабелькой, спотыкаясь и падая, на германскую пушку «Берту», и получил две пули одновременно — одну в грудь от врага, другую в спину от своих. Но пушку взял. О геройском подвиге ее мужа графине Кустодиевой сообщил его однополчанин, искалеченный поручик Свежович, единственный оставшийся в живых из роты, передавая ей как жене посмертный Георгиевский крест 1-й степени. Свежович прибыл к графине прямо из госпиталя, на каталке, без обеих ног, дворник внес его на руках па второй этаж. Графиня оставила инвалида у себя, целый год ухаживала за ним, кормила его, выносила его гулять, перестала появляться в высшем свете, потом поручик с тоски запил и отравился.

Так что графине на мужчин не везло. И все же природа брала свое: она часто представляла себя то подпольной революционеркой, которую насилуют в жандармском управлении здоровенные жандармы, то монахиней, участницей средневековых монастырских оргий; но вот появился африканец, и действительность превзошла самые смелые ее фантазии.

Гамилькар смотрел на графиню. Решалась ее судьба. Он окончательно решил забрать графиню с собой — но куда? Он начал разговор вокруг да около — готовить ее к эмиграции, уговаривать графиню согласиться на такой важный шаг, хотя она и так была согласна.

Графиня ничего не понимала: ее уговаривают уехать во Францию, но она согласна, она стремится уехать — а ее еще сильнее уговаривают. Она даже спела своему царскому негру глупенький шлягер:

• Хочу туда, где бронзовые люди,
• Хочу туда, где лето круглый год,
• Хочу туда, где ездят на верблюде
• И от любви качает пароход.

Гамилькар сердился, не понимал и опять уговаривал. Он описывал графине тяжелую жизнь в эмиграции. Полы будет мыть всему Парижу. Стирать сама себе трусы и бюстгальтеры. И прочие ужасы. По офирским законам Гамилькар должен был уговорить свою женщину, а женщина не должна была показать мужчине, чего она хочет. Когда графиня Кустодиева наконец поняла, что от нее требуется, то она наотрез отказалась отплывать во Францию:

— Ah! Ne me parlez pas de ce depart! Je ne veux pas en entendre parler!^[31]

Гамилькар упал перед ней на колени. Графиня ни в какую не соглашалась. Последовала бурная ночь, офирский обряд был исполнен, графиня дала себя уговорить. Назавтра, был назначен исход.

ГЛАВА 17. Взятка (окончание)

Вот если бы вы потеряли на улице 50 тысяч, а я бы их нашел!

А. Чехов — Л. Суворину

Потом уже Гайдамака понял, как психологически точно Скворцов все обставил.

Вот, значит, как.

Вот вам, командир, говорит Скворцов, большое вам спасибо за это. За это самое.

За уголь.

За три своих посещения он надоел Гайдамаке хуже черной редьки. Ходит, гнусавит, светит очками, гипнотизирует: уголь-шмуголь, доски-краски, летающие бомбардировщики… Даже переходящее Красное Знамя от скуки набок съехало. Не возьми Гайдамака те три сторублевки, этот хрен с бугра ему всю жизнь отравил бы, всю продовольственную пятилетку отдавал бы тот угольный долг, в окно бы лез, в ногах бы валялся. И день Скворцов выбрал правильно — от аванса уже далеко, до зарплаты еще не близко — 29 февраля, день глупый, редкий, несчастливый, придуманный, неестественный, искусственно вставленный в календарь. Психолог!

А этот сексуальный акт лишения невинности сторублевой пачки?… И веером на «Архипелаг ГУЛАГ». Обмахивайся, создавай ветер!

Считаем так: в стандартной банковской пачке — сто купюр. Сто умножаем на сто — получаем десять тысяч. Не хотите ли видеть: десять тысяч рублей за пазухой — это нам, как два пальца об асфальт.

Но все эти вычисления Гайдамака произвел потом, а тогда, 29 февраля, от вида тех длинных рублей он вдруг охрип и позорно заговорил в рифму:

— Тонна угля стоит три рубля, — сказал Гайдамака. — Это ты много даешь, ядрена вошь!

— Это не много, командир, — ответил Скворцов, застегивая свои сто одежек в обратном порядке. — Это очень мало… за хорошее отношение… к человеку. Это чтобы вам… теплее было.

О чужом тепле этот хрен с бугра, значит, тоже заботился… Наконец Гайдамака нашелся с ответом:

— Хорошо. Я оприходую эти деньги за уголь в своей бухгалтерии.

---

30

Вы собираетесь на войну, граф? Боже мой, Боже мой! (фр.)

31

Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про это слышать! (фр.)

  77