4

Это было хорошее укрытие, но ей здесь плохо спалось. Не проходило и часа, чтобы ее не будила сирена проносившейся внизу машины или чьи-то истошные вопли на улице, и она в который раз ощущала себя совершенно потерянной, не знающей, что делать — то ли высунуть голову в окно и посмотреть вниз, то ли тихо лежать на своем месте и ждать. Кто знал об этом доме? Очень немногие. А кто знал, что она знает об этом доме? Никто. Никто на свете не должен об этом знать, говорила себе Цзин Ли. Почему я тогда так волнуюсь?

Ночь была теплая, и пятиэтажное здание, одна из заброшенных фабрик на Западной Девятнадцатой улице, стало чем-то вроде сигарного ящика с увлажнителем, только здесь полно пыли, плесени и дохлых мух, все пропитано запахами картона, ржавчины, гниющего всухую дерева: наверное, это и есть слоистый аромат времени, медлительно и равнодушно ползущего вперед. Это строение, как и шесть других, в точности ему подобных, было возведено на заре двадцатого века; волны спекуляций недвижимостью одна за другой накатывались на эти здания или огибали их, превращая большинство помещений в квартиры (под них шли верхние этажи), офисы, выставочные залы, стильные рестораны (неизменно прогоравшие) и прочее в том же роде. Но кое-что сохранилось почти в неприкосновенности: эта неподверженность переменам обычно была вызвана повреждениями либо от огня, либо от воды, а чаще всего от того, что здание оставалось в небрежении, будучи запутано в юридические коллизии, связанные с тонкостями законов о недвижимости, семейными тяжбами или, если владельцы доживали до столь почтенного возраста, осложненные их старческими слабоумием и иными недугами.

Среди семи фабричных корпусов был и тот, где сейчас, в предрассветном сумраке, резко уселась на своем ложе Цзин Ли: ей послышался какой-то звук. Собственно, этому зданию следовало обрушиться еще много лет назад, но оно отличалось невероятным упорством. И с чего бы? Все пять этажей здесь сплошь завалены тяжелыми бесполезными вещами, crème de la crème^[11] мусора. Верхний этаж заполняли четвероногие железные ванны и раковины на тумбах, на многих виднелись таблички, объясняющие их происхождение: «Отель «Франклин», обновление интерьера, 1967», и тому подобное. На четвертом этаже громоздились детали двигателей — не только старинных американских легковушек и грузовиков тридцатых, сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов, но и, что более загадочно, редчайших (такого-нигде-не-найдете) доисторических мотоциклов немецких, французских, итальянских и британских компаний, давно прекративших свое существование. Вес одних только этих частей мог бы проломить перекрытия еще много десятилетий назад. На третьем этаже находилось около двух миллионов пар нейлоновых чулок всех размеров, не вынутых из коробочек. Грузовой лифт навеки застрял на этом этаже: его провода в конце концов перегорели. Чтобы опустошить здание под снос или для реконструкции, понадобилось бы как минимум извлечь из него лифт, что повлекло бы за собой крупные финансовые и моральные затраты. Еще ниже, на втором этаже, помещались сотни коробок с надписью «Собственность Министерства жилищно-коммунального хозяйства США, Нью-йоркское управление». В них лежали записи, потерянные еще в семидесятые годы и отражавшие практически безуспешные попытки федерального правительства подыскать жилье для сотен тысяч малоимущих из Квинса, Бруклина и Бронкса: тогда, в начале семидесятых, разгорелся экономический кризис. Наконец, первый этаж был забит штабелями катушек давно никому не нужного волоконно-оптического кабеля, купленного в угаре спекулятивной лихорадки девяностых, когда город спешно опутывали все новыми и новыми проводами.

  19