Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
39 
Она отвернулась от окна, подошла опять к креслу.
— Да, он до сих пор опомниться не может от того, как играл с тобой в мяч, — сказала она.
— Ну, а тебе-то что мешает?
Она пожала плечами.
— Причины самые практические.
— Например?
— Я редко где-нибудь бываю, а выбор приятных одиноких гетеросексуалов в этом городе весьма ограничен.
— А как насчет того парня в Сиэтле?
— Что?
— Ну того архитектора из Сиэтла.
Она засмеялась.
— Тут, я думаю, мне ничего не светит.
— Может, у тебя есть кто-нибудь?
— Может быть. — Она секунду помолчала, словно прикидывая, и вновь отвернулась к окну. — Но он еще с собой не разобрался, а до тех пор трудно ожидать, что он разберется со мной.
Она поставила свою бутылку на край стола.
Он уже собрался спросить, не хочет ли она выпить кофе, как вспомнил про Мельду и взглянул на часы.
— Я задержался. Совершенно забыл, что у меня свидание.
Она сделала каменное лицо.
— Когда тебе за семьдесят и ты печешь яблочный пирог, ты вправе ждать, что приглашенный на этот пирог его отведает.
— Мельда!
— Собирайся, я тебя подвезу.
— Тебе большой крюк придется делать. А тогда ты и вправду опоздаешь.
Она была права.
— Я оплачу тебе такси.
— Уж придется! Не хотелось бы тащиться на автобусе в такой поздний час.
Он выбросил в мусорную корзину картонку из-под китайской еды, сгреб со стола бумаги для работы, собираясь сунуть их в портфель.
Тина перехватила его руку.
— Ты же взял дни! Отдохни хотя бы один из них, Дэвид!
20
Он погладил рукой картонную обложку, словно ощупывая тонкий шелк. Уголки папки обтрепались, сама обложка пожелтела от времени, и слово «секретно», криво проштемпелеванное красным, выцвело до бледно-розового цвета, но ошибки быть не могло. Чарльз Дженкинс начал было открывать папку, но вновь захлопнул ее, как захлопывают дверцу шкафа, где гнездятся дурные воспоминания. Грудь сжимало так сильно, что пришлось потереть ее и отвести назад плечи. Он внезапно почувствовал, что ему не хватает воздуха.
— Вы в порядке? — спросила Алекс Харт.
Нет, в порядке он не был. Он чувствовал нечто вроде сердечного приступа, и если ему суждено пережить сердечный приступ, то момент для этого был самый подходящий. Он взглянул вниз, на стол. Папка все еще лежала там. Какая нелепость. Все эти годы он считал, что она уничтожена. А оказывается, нет. Джо забрал ее. Эта мысль, вспыхнув в сознании, вернула ему ощущение реальности. Реальностью же являлось то, что если Джо рискнул прятать у себя папку целых тридцать лет, вряд ли он доверил бы ее первому попавшемуся. А это представляло стоявшую сейчас в его гостиной незнакомку в совершенно ином свете.
— Как вы с ним познакомились? — спросил он.
— С Джо? Он был другом моего отца.
— А ваш отец... — И что-то смутное, мелькнувшее в его памяти, когда он стоял в огороде, сейчас вырвалось наружу, словно дверь распахнуло от сквозняка.
— Роберт Харт... — прошептал он.
Она как будто удивилась.
— Так вы и отца знали?
За два года их пребывания в Мехико Дженкинс и Джо Браник несколько раз побывали дома у профессора Роберта Харта. Харт был американцем, женатым на подданной Мексики. Он преподавал в Национальном независимом университете в Мехико и имел два дома: один — возле мексиканского гольф-клуба, другой — в пригороде Вашингтона, округ Колумбия, — роскошь для университетского профессора. Но сейчас перед глазами Дженкинса предстало не лицо Роберта Харта. Он видел перед собой красавицу креолку, встречавшую его и Джо на пороге своего дома. Ее прямые темные волосы доходили до середины бедер, а зелень глаз выдавала ее испанское происхождение. Алекс Харт была вылитая мать, не считая роста и вьющихся волос. И то и другое она унаследовала от отца. Прошлое, которое Дженкинс так старался забыть, сейчас предстало перед ним в облике женщины, которую в последний раз он видел ребенком, катающимся на велосипеде во дворе родительского дома.
— Мне надо выпить, — сказал он.
Он прошел в кухню и, порывшись на полках, нашел в глубине одной из них бутылку. Вернувшись в комнату, он поставил на стол виски «Джек Дэниелс» и две толстые кружки, в каждую из которых он плеснул на два пальца спиртного; передав ей кружку, он залпом выпил свое виски, отчего его охватило жаром, во рту защипало, а на глаза навернулись слезы. Когда жжение прекратилось, он налил себе еще.
39 
