Последние отзывы

  47  

— Ее сделал своим мечом султан Магомет! — пояснил старикашка с благоговением.

Коленька потрогал небольшую с виду зарубку и шепнул Гумилеву:

— Небось сам перочинным ножичком расковырял, а теперь выдумывает!

Гумилев хмыкнул.

Старикашка же увлек их далее, размахивая руками и патетически восклицая:

— А вот — след руки султана Магомета, омоченной в крови!

След был трудноразличим и напоминал скорее пятно, которое оставляют после себя нерадивые маляры, если схватятся вдруг за покрашенное.

— А это — стена, куда вошел священник Святой Софии со святыми дарами, когда турки захватили город. Говорят, он и по сей день читает там молитвы, которые можно слышать, если приложить к стене ухо, — поведал старикашка-турок и замер в ожидании, планируя, видимо, получить немного денег за разрешение приложить уши и послушать.

Коленька, однако, обошел стену по дуге, как если бы боялся, что оттуда вдруг выскочит священник со своими святыми дарами. Гумилев же мудро дал турку несколько монет, но лишь для того, чтобы тот отстал. Старикашка не обиделся и тут же куда-то убрался в поисках новых жертв.

В Константинополе на «Тамбове» появился еще один пассажир, турецкий консул Мозар-бей, только что назначенный в Харар. Он оказался компанейским человеком, и Гумилев с Коленькой часто беседовали с ним о литературе и о политике. Со скуки они сочиняли наполеоновские прожекты — предложить, например, турецкому правительству послать инструкторов на Сомалийский полуостров, чтобы устроить иррегулярное войско из тамошних мусульман, которое усмирит вечно бунтующих арабов Йемена, тем более что турки почти не переносят аравийской жары. Мозар-бей брался претворить эти прожекты в жизнь, во что все трое, конечно же, не верили.

Времени для прожектерства хватало: в Константинополе была холера, и по прибытии в Порт-Саид пассажирам строго-настрого запретили сходить на берег. Поэтому, получив провизию, «Тамбов» двинулся в Суэцкий канал, а там бросил якорь перед Джиддой. Но и здесь полюбоваться достопримечательностями не представилось возможным: в Джидде свирепствовала чума.

— Они тут, верно, скоро все перемрут, — опасливо заметил Коленька Сверчков. — Что ни город, то эпидемия.

Гумилев ничего не отвечал, глядя на волны и думая, что же происходит сейчас в России, как же там Аня и Левушка… Еще он думал о Джибути, лелея тайный план непременно навестить там Фатин.

Сверчков понял, что его спутник и кумир сейчас умом очень далеко отсюда, и осторожно отошел в сторонку, где расположился в шезлонге всегда готовый к беседе Мозар-бей.

* * *

Что же происходит в России?

Об этом думал и Владимир Ульянов-Ленин, сидя в небольшой кондитерской за чашкой какао с эклерами. Из-за болезни Крупской им пришлось покинуть уютную деревню Белый Дунаец вблизи польского климатического курорта Закопане и отправиться в швейцарский Берн. Тут жил знаменитый хирург Кохер, лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины за работы по хирургическому лечению щитовидной железы — а у Крупской были проблемы именно с этой железой, то, что называлось базедовой болезнью.

Услуги Кохера стоили, конечно же, весьма дорого, но в деньгах Ленин стеснен не был — попросил «Правду» переслать причитающийся ему гонорар, да и грех экономить на здоровье. Поэтому он уговорил Крупскую отправиться в Берн и теперь сидел и думал, правильно ли поступил.

В Белый Дунаец они приезжали тоже из-за болезни супруги. Деревушка помещалась на высоте около семисот метров над уровнем моря, и имелись надежды на целебные свойства горного воздуха. Однако многие пугали Ленина, что болезнь можно запустить, и вот — уговорили. Да и горный воздух не помогал: болезнь на нервной почве, три недели лечили электричеством — без толку, все по-прежнему: и пученье глаз, и вздутие шеи, и сердцебиение, все симптомы базедовой болезни.

Но Кохер — хирург, думал Владимир Ильич. Хирурги любят резать, а операция архиопасна и архисомнительна. Он попросил живущего в Берне Шкловского навести справки насчет мирового светила — когда принимает Кохер, когда он уедет на лето и как придется устраиваться в Берне, в лечебнице (и очень ли дорогой) или как-то иначе…

И вот они уже несколько дней в Берне. Как и думал Ленин, Кохер тянул с приемом. «Капризник он. Знаменитость и ломается. Здешние знающие врачи архихвалят его и обещают полный успех. Подождем», — писал Ленин матери в Россию. Но все же Кохер наконец принял Надежду Константиновну и поместил в своей клинике на Фрейбург-штрассе. По полдня Ленин сидел теперь у нее в палате, а другую половину ходил по библиотекам, где перечитал целый ряд медицинских книг по базедовой болезни и еще больше испугался за жену.

  47