очень нудно 
2 
Итак, доложили о коадъюторе. Он вошел, и веселые придворные с жадным любопытством уставились на него, ожидая, что он скажет.
У коадъютора одного было не меньше ума, чем у всех собравшихся здесь с целью посмеяться над ним. Его речь была так искусно составлена, что, несмотря на все желание присутствующих подтрунить над ней, им решительно не к чему было придраться. Закончил он выражением готовности, по мере своих слабых сил, служить ее величеству.
Все время, пока коадъютор говорил, королева, казалось, с большим удовольствием слушала его приветствие, но когда оно закончилось выражением готовности служить ей, к чему вполне можно было придраться, Анна Австрийская обернулась, и шутливый взгляд, брошенный ею в сторону любимцев, явился для них знаком, что она выдает коадъютора им на посмеяние. Тотчас же посыпались придворные шуточки. Ножан-Ботен, своего рода домашний шут, воскликнул, что королева очень счастлива найти в такую минуту помощь в религии.
Все расхохотались.
Граф Вильруа сказал, что не понимает, чего еще можно опасаться, когда по одному знаку коадъютора на защиту двора против парламента и парижских горожан явится целая армия священников, церковных швейцаров и сторожей.
Маршал де Ла Мельере выразил сожаление, что в случае, если бы дошло до рукопашного боя, господина коадъютора нельзя было бы узнать по красной шляпе[*], как узнавали по белому перу на шляпе Генриха IV в битве при Иври.
Гонди с видом спокойным и строгим принял на себя всю бурю смеха, которую он мог сделать роковой для весельчаков. Затем королева спросила его, не имеет ли он еще что-нибудь прибавить к своей прекрасной речи.
— Да, ваше величество, — ответил коадъютор, — я хочу попросить вас хорошенько подумать, прежде чем развязывать гражданскую войну в королевстве.
Королева повернулась к нему спиной, и смех кругом возобновился.
Коадъютор поклонился и вышел, бросив на кардинала, не сводившего с него глаз, один из тех взглядов, которые так хорошо понимают смертельные враги. Взгляд этот пронзил насквозь Мазарини; почувствовав, что это объявление войны, он схватил д’Артаньяна за руку и шепнул ему:
— В случае надобности вы, конечно, узнаете этого человека, который только что вышел, не правда ли?
— Да, монсеньор, — отвечал тот.
Затем, в свою очередь, д’Артаньян обернулся к Портосу.
— Черт возьми, — сказал он, — дело портится. Не люблю ссор между духовными лицами.
Гонди между тем шел по залам дворца, раздавая по пути благословения и чувствуя злую радость от того, что даже слуги его врагов преклоняют перед ним колени.
— О, — прошептал он, перешагнув порог дворца, — неблагодарный, вероломный и трусливый двор! Завтра ты у меня по-другому засмеешься.
Вернувшись домой, коадъютор узнал от слуг, что его ожидает какой-то молодой человек. Он спросил, как зовут этого человека, и вздрогнул от радости, услышав имя Лувьера.
Поспешно пройдя к себе в кабинет, он действительно застал там сына Бруселя, который после схватки с гренадерами был весь в крови и до сих пор не мог прийти в себя от ярости. Единственная мера предосторожности, которую он принял, идя в архиепископский дом, заключалась в том, что он оставил свое ружье у одного из друзей.
Коадъютор подошел к нему и протянул ему руку. Молодой человек взглянул на него так, словно хотел прочесть в его душе.
— Дорогой господин Лувьер, — сказал коадъютор, — поверьте, что я принимаю действительное участие в постигшей вас беде.
— Это правда? Вы говорите серьезно? — спросил Лувьер.
— От чистого сердца, — отвечал Гонди.
— В таком случае, монсеньор, пора перейти от слов к делу: монсеньор, если вы пожелаете, через три дня мой отец будет выпущен из тюрьмы, а через полгода вы будете кардиналом.
Коадъютор вздрогнул.
— Будем говорить прямо, — продолжал Лувьер, — и откроем наши карты. Из одного лишь христианского милосердия не раздают в течение полугода тридцать тысяч экю милостыни, как это сделали вы: это было бы уж чересчур бескорыстно. Вы честолюбивы, и это понятно: вы человек выдающийся и знаете себе цену. Что касается меня, то я ненавижу двор и в настоящую минуту желаю одного — отомстить. Поднимите духовенство и народ, которые в ваших руках, а я подниму парламент и буржуазию. С этими четырьмя стихиями мы в неделю овладеем Парижем, и тогда, поверьте мне, господин коадъютор, двор из страха сделает то, чего не хочет сделать теперь по доброй воле.
2 
