64 
Марго пришла в покои мужа и, властно намекнув, что должна обсудить с ним личные дела, прогнала слуг.
— Этот Обинье нахал, — выпалила она. — Ворвался ко мне в спальню и теперь намерен восстановить против меня весь двор.
Генрих иронически посмотрел на нее.
— Как? Неужто хотел соблазнить тебя?
— Этот-то пуританин? Ты прекрасно знаешь — он внезапно распахнул дверь, чтобы застать меня врасплох. Думаешь, я потерплю такое? Разве подобает, чтобы со мной… дочерью Франции… обходились подобным образом? Генрих, отвечай!
— Мне любопытно, преуспел ли он.
— В чем?
— Увидел ли то, что хотел.
— Ты, кажется, не понимаешь, как это оскорбительно. Ты сын какого-то ничтожного принца. А я — дочь короля Франции…
— Оставь, дорогая, предки у нас общие.
— Ты воспитывался в этих диких горах, как язычник.
— Мне иногда кажется, что ты воспитывалась в Лувре, как потаскуха.
— Не тебе осуждать меня, мой дорогой. Кто посмеет поставить мне в вину, что я ищу утешения, поскольку муж редко разделяет со мной ложе?
— Будет, Марго, ты утешалась вовсю еще до того, как вышла замуж.
— Не читай мне нравоучений.
— Нравоучений? Я?
Она рассмеялась.
— Ты по крайней мере сознаешь их неуместность! Как собираешься поступить с Обинье?
Генрих не ответил. Тирады Марго он выслушивал без особого внимания. Ей, казалось, на роду написано постоянно находиться в центре драматических событий. А вот он утратил свою беззаботность с тех пор, как при дворе появился ее брат. Ему хотелось, чтобы этот человек уехал. Анжуйский настойчиво ухаживал за Фоссезой, и эта малышка невольно прельщалась им, потому что он, пусть и не красавец, был щеголем французского двора с более утонченными, чем у Генриха, манерами. Фоссеза покинула французский двор вместе с Марго и вспоминала царящие там изысканность, обходительность, утонченность, которых ей не хватало в Беарне. Генрих готов был поклясться, что она слегка увлечена герцогом Анжуйским.
Он был очень привязан к Фоссезе — этой простодушной девочке, называл ее «ma fille» [17], но принадлежит ли она только ему? И если да, как долго это продлится?
Будь проклят Франциск! Будь прокляты все Валуа! От них вечно одни неприятности.
— Как, — повторила Марго, — ты собираешься поступить с Обинье? Отвечай.
— А как с ним поступать?
— Удали от двора. Неужели ты допустишь, чтобы твою жену оскорбляли?
— Удалить Обинье? Ты сошла с ума. Одного из лучших моих советников!
— Он меня оскорбил.
— Не надо было давать ему такой возможности.
— А что скажешь о себе и своем насекомом?
— Не знаю никаких насекомых.
— О Фоссезе… маленькой, хорошенькой, ползучей Фоссезе, которая, может быть, в эту минуту развлекается с моим братом.
— Уйди с моих глаз, — приказал Генрих.
Он был вне себя. Марго редко видела его в таком гневе, поэтому испуганно повиновалась.
Марго всегда неустанно добивалась поставленной цели. Она решила, что Обинье должен быть удален от двора. Добиться его изгнания было непросто, потому что Генрих питал к нему слабость и был привязан. Он уважал умного верного Агриппу, хотя терпеть не мог его нотаций, назидательного тона, запугиваний вечным проклятьем; и не собирался изгонять из королевства того, в ком видел лучшего друга.
Но Марго пришла в голову одна мысль, и она отправилась к мужу обсудить ее.
Генриху не хотелось удалять слуг, однако Марго настояла, и когда они остались вдвоем, он сказал:
— Если ты пришла для разговора насчет Обинье, то лучше не трать слов. Он останется при дворе.
— Насчет его и… Фоссезы.
— Что ты хочешь сказать о ней?
— За Фоссезой ухаживает мой брат. Ты знаешь об этом?
— Твой брат дьявол. Он делает это назло мне.
— Ты же спокойно делил с ним Шарлотту?
— Шарлотту! Она была потаскухой — путалась с десятью любовниками одновременно. А Фоссеза — невинная девочка.
Марго кивнула.
— Была невинной, пока не приглянулась тебе, мой жалкий повелитель.
— Я не хочу обсуждать ее, как и Обинье. И не вижу связи между ними.
— В таком случае объясню. Мой брат не красавец, но аристократ, выросший при французском дворе. Эти аристократы, Генрих, не лишены некоторого обаяния, особенно в глазах молоденьких девочек. Отпускают такие приятные комплименты. А ты, согласись, всегда был слегка неотесанным.
64 
