Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
37 
— Невероятно! — громко прошептал Красавицкий. — Бессарабская площадь без Бессарабки!
— Она и не Бессарабская, она — Богдана Хмельницкого, — сказала Маша.
— А та, что была у нас Богдана Хмельницкого?
— Софиевская, как и сейчас.
Великий Город явно невзлюбил Богдана. Киев пинал его имя, как мяч. Легко забыл его ради звучного словца Бессарабка, рядом с которой, между шинками и грязноватыми магазинчиками, «отцы города», планировали поставить памятник «великому сыну».
Девять лет Город не мог наскрести денег на сей монумент….
Пять лет бронзовый Богдан вместе с коротконогим конем пролежал во дворе дома Присутственных мест — Киев не могли найти камень на постамент…
Впрочем, Маша и сама не особенно любила Богдана, — властителем ее души был «серебряный век».
И этот зарождающийся век был перед ней.
— Ладно, — с сожалением сказала она. — Некогда зевать. Мы уже упустили Анну и бонну. Лови Петуха.
— Какого петуха мне ловить? — не понял Мир.
— Извозчика, — пояснила Маша, — так их называли в Киеве — Петухами.
— Они что, все были пидорами?
— Не смей обижать мой Киев! — сверкнула глазами она.
Мое время. Мой Кiевъ, Kieff, Kiew, Kiev ... Мой ГОРОД!
Мир понял ее:
— Прости, — сказал он тихо. — Куда едем? — деловито.
— В Царский сад. Я прочла заклинание: увидеть то, что нам нужно узнать. Анекдот.
— Там будет что-то смешное?
— Анекдот, — торопливо просветила его Ковалева, — только в наше время обозначает что-то смешное. А раньше, это слово обозначало любопытную историю. Значит, скорее всего, мы увидим, как Анна нашла свою Лиру… Если она ее, конечно, нашла. Ну же, лови! На санях мы примчимся раньше и их перехватим!
****
Столбы и фасады домов украшали праздничные гирлянды. По традиции, огромная городская елка, стояла у здания Думы на бывшей Крещатицкой, ныне Думской, в будущем Независимости площади.
Только сейчас эта елка была не новогодней — рождественской.
Елку ставили на Рождество — 24, в Сочельник, Навечерье Христово.
И, кутаясь в пахнущий лошадиным потом и табаком, ковер из саней Петуха, Маша страстно всматривалась в этот — новый Крещатик.
— Похоже, на деревню, — шепнул ей Мир.
— Неправда. Наоборот.
На взгляд Маши, с их последней встречи в 1884 году, Крещатик подрос, превратившись из нескладного юноши в преуспевающего молодого человека — вымахал в три этажа, обзавелся манерами: новыми витринами, кофейнями, фотоателье, канализацией и электричеством.
Посреди проезжей части выстроились в ряд четырнадцать дуговых фонарей.
Место, которое меньше ста лет тому представляло собой абсолютную пустоту, прозванную киевлянами «Козьим болотом», — глубокую долину между Верхним Печерском и, стоящем на противоположной горе Киевским акрополем, — уже превращалось в «наш Невский проспект». В улицу 150 магазинов поместившихся на 1200 метрах едва ли не самой маленькой в мире главной улицы Города.
— А знаешь, — обернулась Маша к Миру, — в 1886 некий полковник Фабрициус предложил расширить Крещатик до Днепра, снеся гору Царского сада! Хорошо, что его не послушались.
Переживший первый приступ «строительной горячки», Крещатик впал в новую лихорадку — торговую. Вся торговля с Подола и Печерска переселилась сюда. Тут можно было купить все — от гвоздей и булавок до обручальных колец от Маршака, технических новинок и концертных роялей. Большие и маленькие, теснившие и вытеснявшие друг дружку, магазины и магазинчики оккупировавших первые этажи всех домов…
Включая первый этаж Киевского дворянского собрания, где, обитал сам предводитель дворянства, и проводила досуг местная аристократия.
Включая первый этаж, пристроившегося рядом с «дворянами», здания Городской думы, из-за которой Крещатицкая-Думская площадь перестала быть площадью, сровнявшись с одноименною с улицей.
Включая первый этаж еще незнакомого Маше — знакомого лишь по фото, — построенного в 1886, ренессансного дворца киевской биржи, поместившегося рядом со слишком знакомым ей кафе Семадени, где она ела мороженое с Мишей Врубелем, где он сделал ей предложение, где она не успела сказать ему «да»…
«Не нужно об этом думать.
Конец 94-го. Или самое начало 95-го года.
Декабрь или январь».
Маша улыбнулась.
В 1894 году за спиной подковообразной Думы, на площади гастролировал цирк «отменно дрессированных человеческих блох». По версии «Киевлянина» дамские блохи танцевали там парой кадриль, а мужские — мастерски фехтовали.
37 
