Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
117 
— Какого хрена вам от нас надо?! — крикнул я.
— Заткнись!
— Кому вы звоните?
— Заткнись, тебе сказали! — ответил парень и убедительно взмахнул своей пушкой. Она была значительно больше, чем у Яна Эгиля, насколько мне удалось рассмотреть с этого расстояния, это был автомат — их в сплоченных рядах организованной преступности было как грибов, и в Городе Тигров,[18] и в других населенных пунктах.
Они переговаривались о чем-то, но мы не могли расслышать. Я слегка повернул голову к Яну Эгилю и спросил:
— Это кто, как думаешь?
— Что не легавые — это точно.
— Ну, это-то я и сам понял.
Он не отрывал взгляда от вооруженных парней, неподвижно стоял — высокий, крупный, с пистолетом в руке, капюшон натянут на лоб, волосы прилипли ко лбу. Он напомнил мне торпеду, которая угрожает всему, что находится рядом, включая саму себя. От него веяло яростью, а по накачанным мускулам и бессмысленному взгляду угадывался человек, в течение долгих лет сидевший на больших дозах стероидов.
А ведь у меня в памяти еще свежа была картинка: маленький заплаканный мальчик в Ротхаугском жилом комплексе, которого мы с Эльзой Драгесунд забирали от матери июльским днем 1970-го. И меня вдруг осенило: а что, если это мы виноваты? Что, если это — результат двадцатипятилетнего вмешательства властей в его жизнь с целью сделать из него нового, лучшего человека или, по крайней мере, обеспечить ему место в обществе, чтобы мы с ним могли сосуществовать? Что, если это — единственное, чего мы смогли достичь, вершина нашего успеха?
— В какую хрень ты вляпался, Ян-малыш?
— Не называй меня так!
— Прошу прощения, но… Эти ребята — они по мою или по твою душу?
Внезапно один из парней, стоявших у черного автомобиля, крикнул:
— Эй, вы! Вам, кажется, сказали заткнуться!
Я подался вперед, туда, откуда доносился голос.
— А что, твою мать, тебя так смущает? Хочешь тоже поговорить? Подходи — будем сердечно рады!
Он дернул автоматом и наставил его мне в лицо:
— Заткнись, козел!
— Сам заткнись! — вступил Ян Эгиль. — Ты у меня на мушке! Двинешься хоть на сантиметр — и ты мертвец!
На какое-то мгновение все застыли, как на стоп-кадре, и я приготовился было к самому плохому, но тут ситуация разом изменилась. Мы услышали гул мотора — к нам приближался еще один автомобиль. По извилистой дорожке, которая, видимо, шла от ворот, подъезжал большой черный "мерседес", и шофер, заметив нас, тотчас замедлил ход. Тихо, как пантера, он подобрался к парням с автоматами.
Дверь плавно открылась, и под фонарями с мачты ЛЭП появился новый силуэт. Это был крупный и мощный мужчина. Когда он очутился в круге света, я узнал его. И тут в моей голове наконец сложилась вся мозаика — быстро и четко, как она должна была сложиться еще одиннадцать лет назад.
54
— Добро пожаловать, Ханс, дружище! — крикнул я.
— Это я должен тебе сказать, Варг, — отозвался он с натянутой улыбкой. Он настороженно посмотрел на пистолет в руках Яна Эгиля. Затем что-то тихо сказал тем двум парням.
— Так это тебе они звонили?!
— Ну а кому же еще?
Я вышел из-за открытой автомобильной дверцы и сделал несколько шагов вперед, заметив краем глаза, как дернулся Ян Эгиль.
— Варг! Что ты делаешь?!
— Спокойно, Ян Эгиль. Дыши глубже, мы на природе.
— На природе? Ты что, совсем спятил?
Оружие у одного из парней тоже дрогнуло, но Ханс сделал предупреждающий жест и что-то коротко скомандовал.
— Стойте там! — крикнул он мне.
— Ладно, — отозвался я и остановился. — Так, значит, поговорим?
— О чем же?
— А обо всем.
Он смотрел на меня с каменным выражением лица и молчал.
— Я должен был догадаться еще там, в Фёрде, одиннадцать лет назад. Когда ты рассказывал мне о детстве, о нищете и добавил, что никогда в жизни больше с тобой такого не случится.
— О чем догадаться, Варг?
— О том, насколько ты будешь безжалостен, чтобы никогда больше не чувствовать себя обездоленным.
— Что-то я не просек, о чем это ты! Это наши с Яном Эгилем личные тёрки.
— Ах тёрки…
— Да, между двумя группировками. И с твоей стороны было глупо сюда вмешиваться. И теперь нам придется…
— Перетереть по-дружески? И ты хочешь, чтобы я в это поверил? Черта с два! Ты до смерти боишься, потому что сам оказался в его списке приговоренных к смерти, и твое имя, черт меня возьми, должно там стоять впереди моего!
117 
