очень нудно 
4 
Что же касается верности и преданности тебе, то даже и слышать о таком из твоих уст мне странно и обидно — коли мы с Фролом покойным побратались, ты можешь на меня рассчитывать, как на него самого. Всегда! Если тебе этого мало, то могу клятву на оружии принести, если же где-то в округе капище перуново сберегается, то и на крови…
— Не надо! Верю… Не держи зла на старика, Леха, верю я тебе, иначе и не было бы у нас этого разговора. Но пойми меня и ты… тебе ж приходилось людьми командовать, должен знать: одно дело я — Корней, отец побратима твоего, и совсем другое дело я — воевода Погорынский. Как родню, а ты, считай, родня, сына вместо, я тебя оберегать обязан, но, как воевода, может так случиться, я тебя и на смерть послать буду должен. И это, сынок, са-авсем разные вещи. Но сейчас ты мне доказал, не словом, а делом: есть в тебе гордость мужская, и она тебе не даст увильнуть, если мне доведется такой безжалостный приказ отдать. Верю!
— Дядька Корней…
— Батюшка! Отныне дозволяю и велю тебе, Алексей, называть меня только так! И никаких дядек!
Алексей дернулся, было, подняться из-за стола, Корней тоже, начал ответное движение — по всем канонам, вроде бы надлежало им заключить друг друга в объятья, сыновние и отеческие, но оба, уже немолодые и не склонные к сентиментальности, устыдились своего порыва. Секундное, даже меньше, чем секундное, промедление, и все закончилось — теперь проявление чувств оказалось бы фальшивым и показным. Оба это ощутили и оба, почти одновременно сделали вид, что просто поудобнее усаживаются на лавке. Помолчали, чувствуя неизвестно откуда взявшуюся неловкость. Корней принялся массировать пальцем шрам на щеке, а Алексей, чисто машинально, вытащил из-за пояса деревянные четки — подарок сарацинского купца.
— Кхе… Это что у тебя, Леха?
— Четки. Неужели не видал никогда?
— Видал, почему не видал? Только, все как-то не выходило спросить: для чего эта игрушка?.
— Хорошая вещь, мне один сарацин подарил, успокаивает, думать помогает… ты, наверно замечал, что некоторые, когда задумаются, что-нибудь в руках теребят. Еще полезно, когда сердишься или огорчаешься сильно — так, вот, поперебираешь зернышки, и вроде бы легче становится. Вообще-то, они для молитв придуманы, но сарацины и другие южные люди давно пользу от четок поняли. Бывает, разговариваешь с таким, он сидит, слушает, а сам четки перебирает, и на лице ни одной мысли — спокойное, неподвижное, благостное такое. Безделица, а внутренний покой сохранять помогает.
— Понятно… — Корней протяжно вздохнул. — Эх, по чарочке бы сейчас… в самый раз для внутреннего покоя.
— Хорошо бы… — согласился Алексей и мотнул головой в сторону двери —…так, может?..
— Нет. Сейчас Федор и Осьма подойдут, разговор серьезный будет, голова нужна ясная.
— Так ты ж, дядь… батюшка, говоришь, что у тебя от этого только ум острее делается!
— Да, говорю! — Коней расплылся в хитрой улыбке. — Но только тем, кто меня от пития удерживать пытается! А если наоборот, то и я наоборот. Жена, покойница, бывало… М-да… Слушай, Леха, пока посторонних нет, хочу тебе кое-что сказать. — Корней немного поколебался, но все-таки продолжил: — Мы с тобой люди воинские, и кому из нас раньше помирать доведется, одному Богу известно. Лавруха-то мякина, с воеводством не совладает… Хочу, чтобы ты мне пообещал: если меня не станет, до того, как Михайла в возраст войдет, присмотри, чтобы парня не заклевали, да чтоб он дури не натворил. Проще говоря, пригляди за воеводством, но только до того срока, как Михайла повзрослеет! Обещаешь?
— Но Лавр твой наследник…
— Потаскун он блудливый, а не наследник! Это ж надо доиграться до того, что бабы шепчутся, будто он себе хрен железный выковал, да что-то с заклятьем напутал, и теперь эта оглобля ему ни днем, ни ночью покоя не дает! Или в кузне сидит, как пришитый, или на выселки усвищет — болтают, что у него там аж четыре бабы — или наклюкается, как свинья и у Таньки прощения просит. Четвертый десяток, а вразумлять, как отрока приходится… убью, как-нибудь, сгоряча.
— Это верно, что он с Анютой…
— Не суди! — Корней неожиданно громко пристукнул костяшками пальцев по столешнице. — Не смей, слышишь? Ни при мне, ни при ком, а если ее попрекнуть посмеешь… Ты сам подумай: остаться вдовой с пятью детьми и свекром немощным. Как тут мужской опоры не начать искать, тем более, что Лавруха с Фролом близнецы, на одно лицо? Обычай старый знаешь? Жену убитого брата…
4 
