Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
105 
В пределах видимости в стене, являвшейся одновременно лентой на платье гигантской скульптуры, были только одни ворота.
Пётр поднял голову. Вокруг башни, которая составляла талию статуи, величественно кружили сапфировые дирижабли. Только через некоторое время Пётр понял свою ошибку: пузатые творения были не транспортными средствами, а летающими рыбами с блестящей металлической чешуёй. Одна из них опустилась ниже, тяжело загребая золотыми плавниками. Если Пётр правильно определил расстояние до неё, животное должно было быть величиной, по \ крайней мере, с касатку. Теперь он лучше понимал причину отсутствия особых эмоций у Алисы — после дышащих кустов, космического зрелища над океаном или колоний шкафных нетопырей летающие карповидные гиганты вызывали гораздо меньшее удивление. Они попросту составляли одни из элементов окружающей действительности. Или недействительности.
Греческий профиль статуи с достоинством склонялся над городом. То, что Пётр издалека принял за двойной кок, оказалось парой великолепных изогнутых рогов — бараньих или позаимствованных у муфлона. И на них развевались длинные цветные ленты.
Строители, вероятно, страдали гигантоманией. Городскими воротами служил огромный срез ствола великанского дерева, потрескавшийся, с явственными годичными кругами, висевший на чудовищных железных петлях. Дерево, от которого отпилили этот пласт, было скорее всего баобабом — неким мамонтом или динозавром среди деревьев. Собственно говоря, петли у ворот имелись с обеих сторон створа, зато не наличествовало ни засова, ни ручки, ни вообще чего бы то ни было, что подсказало бы, как их открывать. Пётр поднял руку, чтобы постучать, чувствуя себя при этом невероятно глупо.
— Не надо.— Алиса положила ладонь на его кулак, а потом сделала два шага и исчезла в воротах с такой лёгкостью, будто погрузилась в воду. Пётр замер с поднятой рукой. Кот шмыгнул вслед за девушкой, а его коротенькое «мурр» одиноко повисло в воздухе. Мужчина глубоко вздохнул, потом опустил ладонь на полосатое дерево... «Может, это всё-таки не баобаб?» — промелькнула у него совершенно бесполезная мысль. Растопыренные пальцы провалились, не встретив сопротивления. Он ощутил только пронизывающий холод. И, отдёрнув руку, со страхом оглядел её. Ничего, никаких тревожных отметин. Прямо перед его носом из ворот вынырнула бледная женская ладонь, призывно манившая его пальцем. Он с раздражением втянул воздух сквозь зубы и, уже не колеблясь, вошёл в, казалось бы, сплошную твёрдую поверхность. Мгновение атавистичного страха, сердце забилось быстрее, по коже точно тысяча ледовых паучков пробежала — и он уже внутри.
Жители прогуливались по узкой улице. Белые и розовые стены кое-где изгибались в необычной перспективе, обманывавшей глаз. Улица должна была идти под гору, но иногда казалось, что она заворачивает или гротескно вспучивается, как на гравюрах Эшера[19]. Никому это не мешало. Женщины в кринолинах и шляпках, напоминающих плоские ящички, газоны или цветущие кусты, прогуливались в обществе арлекинов, мужчин в костюмах, изображающих судейские тоги, карликов или даже существ, имевших черты животных. То и дело проезжали полосатые возки, которые тянули псы и огромные крысы. Это была пёстрая ярмарка—с изобилием зодиакальных знаков, геометрических узоров и сочных красок, так резко отличавшихся от монохромных пейзажей, расстилавшихся неподалёку, за воротами. Хватало также лент и флажков, свисавших чуть не с каждого балкона или окна. Алые, зелёные, фиолетовые, индиго и охра — чистые цвета. У Петра глаза разбегались, он вылавливал из этой феерической пестряди разные символы: рыба, глаз в треугольнике, пентаграмма... Но эта изумительная сценография начала его тревожить. Что-то было не так. Наконец он понял: тут было слишком тихо. Толпа гуляющих должна была бы испускать оглушительный шум, даже несмотря на отсутствие машин. Между тем слышалось только хлопанье флажков на ветру, шелест одежд и стук колёс по мостовой, иногда нехотя брошенное отдельное слово. Казалось, что прохожие спят на ходу. Никто не работал, никто не занимался ничем конкретным.
«Театр,— мрачно подумал Пётр,— а это — артисты».
Его внимание привлёк дорожный указатель. На стрелке, указывавшей налево, красовалась надпись готическими буквами «СУДЬИ», а на обращённой вправо — «ПРОРОКИ». Из любопытства он повернул в переулочек, такой узкий, что двое людей не могли бы в нём свободно разойтись. По обе стороны переулка тянулись ряды ниш. Большинство из них были пусты, в некоторых стояли стулья — выкованные из железа, обыкновенные деревянные, украшенные изысканной резьбой или обитые пыльным бархатом. Пётр заметил, что тут живые чистые цвета уступили место более приглушённым, смешанным краскам. Одно из сидений оказалось занято восковой кукольной головкой, стоявшей на низеньком постаменте, элегантно задрапированном шёлком. Глаза куклы были однотонно чёрными и пустыми. В зеркальной спинке стула отражались её чёрные волосы, кусочек пасмурного неба и беспокойно мечущаяся в зеркальной раме чайка.
105 
