Последние отзывы

  113  

– Будете в наших краях, всегда забегайте, – обняла она его на прощанье.

Старый казак ухмыльнулся в усы, подмигнул мне и ответил в своей манере:

– За подарки спасибо, до хаты донести бы! А тебе чтоб, девица, парня круглолицего, статного, румяного, доброго, непьяного, знатного рода, Иловайской породы!

– Ой, ну, дядя Прохор, вы прям его как жеребца-производителя рекламируете, – через силу улыбнулась Катя и повернулась ко мне: – Уходишь, да?

– Пора.

– Я тебе… вроде что-то обещала. Ну там типа поцелуй?

– Брось, необязательно, – простил я.

– Как это? – отступив, не поняла Катерина.

– Ничего нельзя брать силой или по обязательству. Захочешь сама – подаришь поцелуй, а так… Обещанного требовать не буду.

– То есть могу не платить?

– Можешь.

– И ты не в претензии? Отлично! Я как раз хотела предложить тебе какое-то время не встречаться, – наигранно рассмеялась она, избегая смотреть мне в глаза. – Баба Фрося вас проводит, выход вон там, за углом. И за всё тебе спасибо, за всё!

Я молча кивнул, нахлобучил папаху и едва ли не взашей вытолкал ничего не понимающего Прохора.

– Ты рехнулся, хлопчик?! Иди поцелуй её, она ж тебя любит!

– Душу она мою любит. На расстоянии. А я сам ей без надобности. Потому и поцелуев не обещано, насильно мил не будешь, не хочу.

– Дурак ты, ваше благородие…

…Может, и так. Отец Григорий ждал нас у ворот, горделиво расписывая подоспевшим трусливым волонтёрам наши отчаянные подвиги. Те завистливо слушали, кивали, запоминали детали и по ходу быстренько составляли списки своих к представлению Хозяйке на награду. Типа они тоже с тылу остановили врага, кидались оружием пролетариата, и хоть это не было заметно, но очень старались…

– Ты уж не серчай на неё, казачок, – скорее себе под нос, чем для меня бормотала чуть прихрамывающая крестьянская красотка. – Хозяйкой быть ох как непросто. Ить все на тебя косятся, все завидуют, все на место твоё сесть норовят, а тя спихнуть под корягу. Оттого она и сурова сверх меры, а с нами иначе как, мы ж нечисть беспардонная, сам понимаешь…

Я вздохнул. А что мне было говорить? Тупо кивать – это несложно, поддакивать – чуть потрудней, но тоже можно в принципе. Однако самое главное в том, что, пожалуй, я один на всём белом свете как никто понимал мою Катеньку, но радости это понимание не приносило абсолютно…

– Вона по лесенке поднимайтесь, а уж там и до Калача рукой подать.

– Спасибо, баба Фрося, – кивнули мы.

– И вам не болеть, казачки, – тепло улыбнулась она.

* * *

«Курва старая!» – едва ли не одновременно подумали мы, когда вылезли и огляделись. Мы стояли, как два жертвенных агнца, посреди кладбища в предрассветной дымке, со всех сторон окружённые ухмыляющимися французскими скелетами. Их было много, думаю, больше тысячи, хотя и меньше, чем предполагала Катерина, но для нас двоих всё равно по-любому с гаком!

– Почуяли, что икона у нас, – сипло выдохнул Прохор.

– До рассвета продержимся? – неизвестно у кого спросил я, потому что отбить сотню клинков, со всех сторон клюющих твою грудь, невозможно, будь ты дважды георгиевский кавалер, с Золотым оружием за храбрость и медалями за участие в самых великих баталиях Российской империи. И ведь поганей всего, что я прекрасно понимал – даже если успею достать из-за пазухи чудотворную Рильскую Божью Матерь, то молитву о спасении мне прочесть уже никак не дадут. Хотя бумажка с текстом есть, но слов-то я не запомнил… – Прощай, Прохор. Ты был мне очень дорог…

– Чего ж прощать-то? Расстаёмся ненадолго, в раю уж как-нибудь встретимся.

– Les cosaques, regardez, les cosaques!^[13] – с явным огорчением дружно раздалось отовсюду.

– Только рассмотрели, пустоголовые? – гордо прикрикнул мой денщик, но я тронул его за плечо – скелеты смотрели не на нас. И поверьте, я тоже далеко не сразу сообразил, что мы тут не единственные казаки. Всё кладбище по периметру было оцеплено конными донцами полка Иловайского 12-го!

Французы поняли, что отступать некуда. И хотя на их стороне было численное преимущество, нечувствительность к ранам, невосприимчивость к смерти, но укоренившийся в подсознании страх перед казачьими пиками оказался сильнее.

– Mon Dieu, sauvez-vous, les cosaques!^[14]

Бонапартисты дрогнули и бросились врассыпную. Кладбищенская земля задрожала под тяжёлой поступью рыжих жеребцов, и долгое, протяжное «ура-а-а!» гулко разлилось под быстро розовеющим небом.

  113