очень нудно 
6 
К тому моменту, как приехал Шон, вне себя от волнения, с вытаращенными глазами, тебя уже отвезли в реанимацию.
— Ее разрезали, — всхлипывая, сказала я, не найдя других слов.
И когда он сжал меня в объятиях, я наконец дала волю так долго копившимся слезам.
— Мистер и миссис О’Киф? Меня зовут доктор Родс.
В палату заглянул парень, похожий на старшеклассника. Шон стиснул мою ладонь.
— Что с Уиллоу? — спросил он. — Мы можем ее увидеть?
— Не сейчас, но скоро сможете, — заверил нас врач, и тугой узел у меня внутри распустился. — Рентген грудной клетки показал перелом ребра. Несколько минут в мозг не поступал кислород, а это привело к прогрессирующему пневмотораксу, смещению средостения и кардиопульмональному шоку.
— Ради бога, говорите по-английски! — вспылил Шон.
— Мистер О’Киф, она несколько минут была лишена кислорода. Ее сердце, трахея и основные сосуды сместились на противоположную сторону тела, поскольку грудную полость заполнило воздухом. Плевральная дренажная трубка вернет органы на место.
— Лишена кислорода… — пробормотал Шон так, будто слова эти липли к горлу. — Это же означает церебральные нарушения!
— Не исключено. Нам еще предстоит это выяснить.
Шон так крепко сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев.
— Но ее сердце…
— Сейчас ее состояние оценивается как стабильное, хотя кардиопульмональный шок может повториться. Мы точно не знаем, как организм отреагирует на меры, принятые для спасения ее жизни.
Я расплакалась.
— Я не хочу, чтобы с ней опять это делали! Шон, я не позволю…
Врача явно обескуражила моя истерика.
— Вы можете подписать отказ от реанимации, он прикреплен к личному делу Уиллоу. Тем самым вы запретите врачам восстанавливать ее жизненные функции, если что-либо подобное произойдет вновь.
В последние недели беременности я готовилась к самому худшему, но, как оказалось, понятия не имела, что такое «самое худшее».
— Подумайте об этом, — сказал врач.
— Может, — сказал Шон, — она и не должна быть здесь, с нами. Может, на то воля Божья…
— А моя воля кого-нибудь интересует? — спросила я. — Я хочу, чтобы она жила. Я так ее ждала!
Мои слова его уязвили.
— Думаешь, я не ждал?
В окно я видела покатый склон больничного двора, засыпанный ослепительным снегом. Белый свет резал по глазам, никто бы уже и не догадался, что всего пару часов назад над городом неистовствовала буря. Предприимчивый отец вынес своему сыну поднос из кафе, и мальчишка с хохотом покатился с горки, вздымая снежные брызги. Съехав, он помахал в больничное окно вроде моего, откуда кто-то, должно быть, за ним наблюдал.
Наверное, его маму положили сюда, чтобы она родила ему братика или сестричку. Вполне вероятно, что она сейчас в соседней палате смотрит, как ее сын катается на подносе.
«А моя дочь, — рассеянно подумала я, — этого никогда не сможет».
Держась за руки, мы с Пайпер смотрели на тебя в палате интенсивной терапии. Через твои раздробленные ребра змеилась дренажная трубка, на руках и ногах по-прежнему белели повязки. У меня задрожали колени.
— Ты в порядке? — спросила Пайпер.
— Да что обо мне волноваться… Нам предложили подписать отказ от реанимации.
Глаза у Пайпер поползли на лоб.
— Кто?
— Доктор Родс…
— Он же ординатор! — Это слово она произнесла с таким отвращением, с каким могла бы обозвать его фашистом. — Он еще не знает, где у нас столовая, а тем более — как разговаривать с матерью, чей ребенок пережил сердечный приступ у нее на глазах. Ни один педиатр не предложит отказа, если у новорожденного не обнаружено необратимых травм мозга…
— Я видела, как ее разрезают, — запинаясь, сказала я. — Я слышала, как у нее ломаются ребра, когда они пытались возобновить сердцебиение…
— Шарлотта…
— А ты бы на моём месте подписала?
Не дождавшись ответа, я обошла кроватку с другой стороны — и ты очутилась между нами, зажатая и беспомощная, наша общая страшная тайна.
— Значит, теперь я всегда буду жить так?
Пайпер молчала. Мы вслушивались в симфонию окружавшей тебя аппаратуры. Ты вдруг проснулась, поджала пальчики на ножках, расставила ручки будто для объятия.
— Не всегда, — наконец ответила Пайпер. — Но пока жива Уиллоу — да.
Ее слова эхом отдавались у меня в голове весь день. Не смолкали они и в тот момент, когда я подписывала отказ от реанимации. Этот документ был отчаянной мольбой о помощи, но стоило вчитаться между строк — и становилось ясно: я впервые солгала и признала, что не хотела давать тебе жизнь.
6 
