Пайпер

— Завтра можно не идти в суд, — сказала я, положив трубку. Меня еще слегка пошатывало, словно после удара.

Роб замер с вилкой в руке.

— Хочешь сказать, что она наконец пришла в себя и отозвала иск?

— Нет, — ответила я, усаживаясь рядом с Эммой, которая бесцельно возила ошметки китайской еды по тарелке. Я не была уверена, что позволительно говорить в ее присутствии, но если она была достаточно взрослой, чтобы знать о суде, то пускай уж узнаёт всю правду. — Это из-за Уиллоу. Она порезала себе руки лезвием, и, похоже, довольно серьезно.

Вилка таки звякнула о фарфор.

— Господи… — пробормотал Роб. — Она что, пыталась покончить с собой?

До этого момента такая мысль даже не приходила мне в голову. Тебе ведь было всего шесть с половиной. Боже мой… В твоем возрасте девочки должны мечтать о лошадках-пони и Заке Эфроне, а не кончать с собой. Правда, в мире случалось столько всего неправдоподобного: шмели умудрялись летать, осетры плыли против течения, дети рождались с костями, не способными выдержать их собственный вес. Лучшие подруги превращались в заклятых врагов.

— Ты же не думаешь… О боже мой, Роб…

— С ней всё будет в порядке? — спросила Эмма.

— Не знаю, — честно призналась я. — Надеюсь, что да.

— Ну, если это не божественный намек Шарлотте, то я не знаю, что еще заставит ее расставить приоритеты, — сказал Роб. — Я не помню, чтобы Уиллоу хоть раз на что-то жаловалась.

— Многое могло измениться за год, — напомнила я.

— Особенно если мать так усердно выжимает сок из сухофруктов, что вообще не замечает родных дочерей…

— Не надо, — пробормотала я.

— Только не говори, что ты будешь защищать эту женщину!

— «Эта женщина» была моей подругой.

— Была, Пайпер, — подчеркнул Роб.

Эмма швырнула салфетку на стол. Сигнал тревоги.

— Думаю, я знаю, почему она это сделала.

Мы изумленно повернулись к ней.

Эмма побелела как полотно, в глазах заблестели слезы.

— Я понимаю, что друзья должны выручать друг друга, но мы же больше не друзья…

— Вы с Уиллоу?

Она покачала головой.

— Мы с Амелией. Я однажды видела ее в женском туалете, она резала себе руку жестянкой от банки с колой. Она меня не заметила, а я молча развернулась и убежала. Я собиралась кому-нибудь рассказать — ну, вам или школьному психологу, но… Мне, если честно, хотелось, чтобы она умерла. Я решила, что так ее мамаше и надо, нечего было подавать на нас в суд… Но я не думала… Я не хотела, чтобы Уиллоу… — Она наконец расплакалась в голос. — Все так делают, режут себя… иногда… Я думала, это пройдет. Она же раньше блевала, а потом…

— Она что?

— Она не знала, что я знаю. Но я слышала, как ее рвет, когда ночевала у них дома. Она-то думала, что я сплю, но я слышала, как она пошла в туалет и засунула два пальца в горло…

— Но она ведь больше этого не делает?

— Не помню, — еле слышно прошептала Эмма. — Я думала, что да, но потом мы вообще перестали общаться.

— Зубы… — вспомнил Роб. — Когда я снял брекеты, эмаль была почти стерта. Это может быть вызвано или большим количеством газированных напитков, или… расстройством питания.

Еще в интернатуре у меня была беременная пациентка с булимией. Как только я наконец убедила ее перестать провоцировать у себя рвоту, она тут же начала резаться. Я проконсультировалась у психиатра, и мне сказали, что эти напасти часто идут рука об руку. В отличие от анорексии, которая связана с желанием достичь совершенства, булимия коренится в ненависти к самой себе. Эти порезы, как ни странно, предотвращают настоящие попытки суицида. Они помогают справиться с переживаниями, когда не остается другого выхода. Как запои или чистка кишечника, они становятся постыдной тайной, тем самым лишь усугубляя гнев девочки на саму себя, такую далекую от идеала.

Я могла только догадываться, каково это — жить в доме, где в воздухе витает недовольство неидеальными дочерьми.

  174