ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Тот вечер я провела, рассматривая позолоченные изображения на картах. Иногда они пробуждали во мне едва ли не узнавание, настолько явственное, что я на время забывала о своих тревогах. Когда усталость сделалась непреодолимой, я аккуратно сложила карты, убрала их в коробку и спрятала ее в сундук, стоявший рядом с постелью.

В ту ночь я снова и снова просыпалась от шума ледяного дождя, бьющего в окно Боны. На заре буря утихла, оставив на стекле глазированную ледяную корку. Окно было закрыто ставнями, но до моего слуха все равно доносились стоны деревьев, и я вздрагивала от каждого треска ветки. К полудню тучи рассеялись, и солнце ярко засияло. Лед на окне начал таять, за стеклом проявился парк, искрящийся, словно драгоценный камень.

За шесть дней до Рождества все в замке был и охвачены предпраздничным ликованием, приготовления к отъезду в Милан шли полным ходом. Даже Бона позабыла свои огорчения, связанные с девушкой, спасенной из покоев герцога, и моим знакомством с символическими картами. По причине праздников госпожа была еще щедрее, чем обычно. Она собрала всех своих служанок и придворных дам в большой гостиной, где на столе стояли миланский сдобный хлеб-паннетон, сыр и вино. Но я ничего не хотела. Когда герцогиня по доброте душевной вскоре после полудня позволила мне уйти и заняться своими делами, я развела огонь в камине Маттео, а затем поднялась на юго-западную башню и несколько часов простояла наверху, глядя в сторону Рима.

Они появились в сумерках, несясь галопом по Ломбардской равнине: одинокий конь и всадник, черный силуэт на фоне сереющего снега и небосклона. Сначала я вскрикнула от радости, мое дыхание туманило стекло, и я то и дело протирала его, всматриваясь во всадника, стараясь узнать.

Наконец он подъехал к крепостному рву, остановил коня и крикнул кастеляну, чтобы тот опустил мост. Только теперь я увидела тело, перекинутое через седло, и ахнула, вжимая пальцы в морозное стекло.

Немного успокоившись, я подхватила юбки, спешно сбежала вниз, выскочила на улицу и полетела через холодный, показавшийся бесконечным двор к главным воротам. Лошадь как раз сошла с гулкого деревянного моста и зацокала по булыжникам в арке ворот.

Я кинулась к Маттео. Он лежал животом на седле, длинные ноги свисали по одну сторону взмыленного коня, а торс и жутко безжизненные руки болтались по другую. Муж соскользнул бы на землю, если бы всадник не удержал его твердой рукой.

Я заплакала, уверенная, что Маттео мертв, но, когда всадник спешился и помог мне снять супруга, тот застонал.

Не знаю, всадник ли нес Маттео в постель, он ли звал врача. Какие-то люди кинулись на помощь, но их я забыла вовсе. Те оглушительные минуты, пока ждали доктора, я помню короткими вспышками: ореховые глаза мужа, покрасневшие, блестящие белки, лоб и щеки, покрытые уродливыми фиолетовыми пятнами, потная, скользкая кожа, руки, судорожно сжимающиеся от спазмов в животе. Я держала ему голову, пока его рвало желто-зеленой желчью с примесью крови, вытирала потное лицо прохладной тканью, которая волшебным образом появилась в моей руке, звала по имени, но он не слышал меня.

  28