90 
— Все, что я знаю, так это то, что когда парня Тианы арестовали за грабеж, суда он ждал восемь месяцев, — говорит Адиса. — Так что у тебя на все про все месяцев пять. Что тебе советует эта тощая белая адвокатша?
— Ее зовут Кеннеди, и мы были слишком заняты, пытаясь придумать, как спасти меня от тюрьмы, чтобы обсуждать, на что мне жить до суда.
Адиса фыркает:
— Конечно, разве ж такая, как она, станет задумываться о подобных вещах?
— Ты видела ее один раз, — замечаю я. — Ты ничего о ней не знаешь.
— Я знаю, что люди становятся государственными защитниками, потому что нравственность для них важнее, чем деньги, иначе они бы зашибали деньги в больших городах. И это означает, что у миз Кеннеди есть или трастовый фонд, или богатый папик.
— Она вытащила меня из тюрьмы под залог.
— Поправочка: твой сын вытащил тебя под залог.
Я опаляю Адису взглядом и перевожу внимание на бармена, который натирает стаканы.
Адиса закатывает глаза.
— Не хочешь говорить, ну и ладно. — Она смотрит на телевизор над баром, по которому идет какой-то рекламный ролик. — Эй, — говорит она бармену, — можно переключить на что-нибудь другое?
— Пожалуйста, — отвечает он и протягивает ей пульт дистанционного управления.
Минуту спустя Адиса переключает кабельные каналы. Она останавливается, когда слышит знакомый госпел: «Господь, Господь, Господь, помилуй!» Потом камера переключается на Уоллеса Мерси, активиста. Сегодня он разносит в пух и прах Техасский школьный округ, где был арестован мальчик-мусульманин, принесший в школу самодельные часы, которые по ошибке приняли за бомбу. «Ахмед, — вещает Уоллес, — если ты слушаешь нас, я хочу сказать тебе кое-что. Я хочу сказать, что все черные и коричневые дети, которые боятся, что их тоже неправильно поймут из-за цвета кожи…»
Думаю, Уоллес Мерси когда-то был проповедником, но вряд ли в его инструкциях был пункт о том, что не нужно кричать, когда говоришь перед телекамерой.
«Я хочу сказать, что меня когда-то тоже недооценивали из-за моей внешности. И я не стану лгать: иногда, когда Дьявол нашептывает мне на ухо сомнения, я все еще думаю, что те люди были правы. Но бóльшую часть времени я думаю: «Я показал всем этим задирам». Я все равно добился успеха. И… ты тоже добьешься».
Ахнув, Адиса вскрикивает:
— О боже, Рут, это же то, что тебе нужно!
Я на сто процентов уверена, что Уоллес Мерси — это последнее, что мне сейчас нужно.
— Он же как раз и занимается такими историями, как у тебя. Дискриминация на работе из-за расовой принадлежности? Да он съест их с потрохами! Он сделает так, что каждая собака в стране будет знать, что с тобой поступили несправедливо.
В телевизоре Уоллес потрясает кулаком.
— Чего ж он все время так орет?
Адиса смеется.
— Черт, девочка! Я сама все время ору. Мне надоело, сил никаких больше нет быть весь день Черной, — говорит она. — По крайней мере он дает людям вроде нас возможность высказаться.
— Причем громко.
— Вот именно. Блин, Рут, на тебя плохо влияет окружение! Ты так долго плавала с акулами, что забыла, что ты креветка.
— Что?
— Разве акулы не едят креветок?
— Они едят людей.
— Это я и говорю! — Адиса вздыхает. — Белые люди потратили годы на то, чтобы дать Черным свободу на бумаге, но в глубине души они все равно ждут от нас «да, масса» и чтобы мы молчали и были благодарны за то, что имеем. Если мы начинаем говорить, то рискуем потерять работу, дом, даже жизнь. Уоллес — это тот человек, который злится вместо нас. Если бы не он, белые люди никогда бы не узнали, что вся та срань, которую они творят, расстраивает нас и Черные будут становиться все злее и злее оттого, что не рискуют возразить. Уоллес Мерси — это то, что не дает взорваться пороховой бочке в этой стране.
— Все это очень хорошо, но меня судят не за то, что я Черная. Меня судят, потому что умер ребенок, когда я была на дежурстве.
Адиса фыркает:
— Кто тебе это сказал? Твоя белая роза адвокатша? Разумеется, она не думает, что тут дело в цвете кожи. Она вообще не думает о цвете кожи, и точка. Ей и не надо.
— Хорошо, ладно, когда ты получишь диплом юриста, тогда сможешь давать мне советы по этому делу. А пока этого не случилось, я буду верить ей. — Помолчав немного, я добавляю: — Знаешь, для человека, который так не любит, когда на него навешивают ярлыки, ты слишком любишь сама их навешивать.
90 
