63 
— Диктора с телевидения? Разве он не умер?
— Умер. Но она до сих пор работает горничной в его семье.
Я открываю папку с именем Рут, в которой лежит обвинительное заключение, выданное большим жюри и дающее Одетт повод требовать отказа в освобождении под залог. До сих пор у меня не было времени внимательно прочитать что-то кроме самого обвинения, но теперь я просматриваю бумагу с суперскоростью, которой владеют государственные адвокаты: определенные слова как будто сами спрыгивают со страницы и попадают в наше сознание.
— Кто такой Дэвис Бауэр?
Голос Рут становится теплее.
— Ребенок, — говорит она. — Который умер.
— Расскажите мне, что произошло.
Рут начинает плести историю. У каждого сплетаемого ею толстого черного факта имеется серебряный проблеск стыда. Она рассказывает о родителях и о записке своей начальницы на самоклеящемся ярлычке, об обрезании и экстренном кесаревом сечении, о приступе новорожденного. Она говорит, что человек с вытатуированной свастикой на голове, который плюнул на нее в зале суда, это отец ребенка. Нити опутывают нас, как шелковый кокон.
— …и в следующую секунду, — говорит Рут, — ребенок умер.
Я смотрю на заявление полиции.
— Вы к ребенку не прикасались? — уточняю я.
Она долго смотрит на меня, точно пытается понять, можно ли мне доверять. Потом качает головой:
— Нет, пока старшая медсестра не велела мне начать массаж.
Я подаюсь вперед.
— Если мне удастся вытащить вас отсюда, чтобы вы смогли вернуться домой к сыну, вам придется выплатить часть суммы залога. У вас есть какие-нибудь сбережения?
Ее плечи расправляются.
— То, что собрано на колледж Эдисону. Но их я трогать не буду.
— Вы готовы выставить свой дом?
— Что это значит?
— Вы позволите государству наложить на него арест, — объясняю я.
— И что потом? Если я проиграю суд, Эдисону негде будет жить?
— Нет. Это просто мера предосторожности, чтобы вы не сбежали из города, если вас выпустят.
Рут делает глубокий вдох:
— Хорошо. Но вы должны кое-что для меня сделать. Передайте моему сыну, что у меня все хорошо.
Я киваю, она кивает в ответ.
В эту минуту мы не черная и белая, не адвокат и обвиняемая. Нас не разделяет то, что я знаю о правовой системе, и то, что ей только предстоит узнать. Мы просто две матери, сидящие рядом.
На этот раз, когда я иду по галерее зала суда, мне как будто на глаза поставили контактные линзы. Я замечаю наблюдателей, на которых раньше не обращала внимания. На них нет татуировок, как на отце ребенка, но они белые. Лишь у некоторых «докторы мартенсы», остальные обуты в кроссовки. Они тоже скинхеды? Кто-то держит табличку с именем Дэвиса, кто-то в знак солидарности приколол к рубашке зеленовато-голубую ленточку. Как я могла этого не заметить, когда вошла в зал суда в первый раз? Все эти люди собрались, чтобы поддержать семью Бауэров?
Я представляю себе Рут, идущую по улице в Ист-Энде, и думаю: сколько жителей этого престижного района улыбались ей в лицо, но провожали косыми взглядами? «Как невероятно легко спрятаться за белой кожей», — думаю я, глядя на этих предполагаемых расистов. Если ты белый, ты имеешь право сомневаться. Ты не подозрителен.
Несколько черных лиц в помещении выделяются темными пятнами на общем светлом фоне. Я подхожу к юноше, на которого указывала Рут, он сразу поднимается.
— Эдисон? — говорю я. — Меня зовут Кеннеди.
Он выше меня почти на фут, но его лицо еще не утратило детских черт.
— С мамой все хорошо?
— Да, у нее все хорошо, она послала меня сказать тебе об этом.
— Ну а вы не очень-то спешили, — вставляет женщина, сидящая рядом с ним. У нее длинные косички, переплетенные красными нитями, и кожа намного темнее, чем у Рут. Она пьет кока-колу, хотя в зале суда запрещено есть и пить. Увидев, что я смотрю на жестяную баночку, она вскидывает бровь, как будто ждет, осмелюсь ли я сказать что-нибудь.
— Вы, наверное, сестра Рут.
— Это почему же? Потому что я единственный ниггер в этом зале, кроме ее сына?
Я даже отпрянула, услышав от нее такое слово, и, похоже, именно такой реакции она и добивалась. Если Рут показалась мне осторожной и обидчивой, то ее сестра — это ощетинившийся всеми иголками дикобраз с неуправляемыми вспышками гнева.
— Нет, — говорю я таким же тоном, каким разговариваю с Виолеттой, когда хочу ее урезонить. — Прежде всего, вы не единственный… не белый человек… здесь. Во-вторых, ваша сестра сказала мне, что Эдисон с вами.
63 
